– одним из тех разбойников, чьи грабежи спровоцировали подъем «Талибана»*. В 2000-х г. в стране насчитывались тысячи подобных «ветеранов джихада», и Хамид Карзай не мог противостоять им всем. Следовательно, правительство назначило главных «ветеранов» на официальные должности в тех районах, где они и так властвовали.
Дадо принадлежал к племени, которое издавна враждовало с двумя другими соседними племенами. Корни конфликта уходили в глубь веков – однако в последние годы он перерос в борьбу за локальный наркотрафик. Племя Дадо выигрывало, ибо он занимал государственную должность, и соперники скрежетали зубами от ярости. Поэтому расправа над семьей Дадо была, если можно так выразиться, четырехслойной. Она представляла собой одновременно бунт местных жителей против правительства, эпизод давней межплеменной вражды, бандитскую «разборку» из-за денег и героина, а также спланированный Шурой этап кампании по восстановлению контроля над Кандагаром.
Антиправительственное насилие нарастало в течение 2005 г., но правительство тоже работало. Роскошные столичные отели обслуживали предпринимателей, которые стекались в Афганистан со всех концов земли. В Кабуле, Герате и Мазари-Шарифе открылись итальянские, французские и японские рестораны. Кабульский торговый центр внешне ничем не отличался от торговых центров Санта-Моники, а в фешенебельном районе Вазир-Акбар-хан (названном в честь сына Дост Мухаммеда) появился западный супермаркет. Администраторы разбирали архивы и возвращали репатриантам их особняки – для этого надо было распутать сложный клубок дел, ибо на протяжении многих лет после каждой смены власти чиновники захватывали недвижимость, фальсифицируя документы. Бизнесмен Саад Мохсени, приехавший из Австралии, при поддержке США создал медиаконцерн «Moby Media Group» и телеканал с поэтичным наименованием «TOLO» (перс.
– рассвет); вслед за ним возникли «Ariana TV», «Shamshad TV» и десятки радиостанций. И, конечно, афганское правительство, НПО и зарубежные спонсоры требовали строить школы во всех городах, деревнях и кишлаках.
На вопрос, почему Афганистану жизненно необходимо образование, отвечает Осне Сейерстад: «Страна занимает одно из первых мест в мире по уровню детской смертности. Дети умирают от кори, свинки, простуд, а главное – от кишечных инфекций. Многие родители, надеясь “высушить” болезнь, не дают детям пить во время поноса: все равно ведь ничего не задерживается внутри. Заблуждение, стоившее жизни тысячам детей».
До конца 2005 г. в обществе царил некий баланс между хаосом и порядком. Происходили теракты – но параллельно в городах создавались рабочие места и развивалась инфраструктура. Однако 2006 год стал «точкой невозврата».
Школы являются не только институтом образования, воспитания и социализации, но и инструментом для передачи идей; в условиях информационной войны строительство школ – это военный акт. Благотворители организовали сотни школ в афганской сельской местности – потенциальной зоне боевых действий, и незащищенные здания заполнялись «пушечным мясом» – детьми. Раньше талибы не осмеливались атаковать их, боясь заслужить всеобщую ненависть. Но в 2002–2005 гг. на Афганистан полилась агрессивная пропаганда Шуры. Родителям – которые сами были неграмотными – рассказывали, что если они отпустят детей в школы, одобренные Западом, то их дети восстанут против ислама. Пропагандисты ссылалась на события 1960-х – 1970-х гг., когда деревенские мальчишки, посещавшие государственные школы, уезжали на учебу в СССР и превращались в кафиров-коммунистов. Теперь – по словам агитаторов – «неверные» заваливали улицы Кабула бутылками из-под виски, вынуждали женщин ходить голыми, поощряли публичный разврат, кормили мусульман свининой в Баграме – и собирались «учить детей». Самые дикие суеверия, помноженные на ложь, сеяли среди афганцев такой ужас, что развернуть террористическую операцию против школ было лишь делом техники.
В декабре 2005 г. с плеч учителей полетели первые головы. Через месяц загорелись школы в Забуле, Кандагаре, Гильменде и Лагмане; через два – пламя войны охватило весь юг и юго-восток страны. К концу 2006 г. более 200 школ закрылись: родители просто не хотели отправлять своих детей на передовую.
Надежды на лучшее будущее рассеялись. Регионы вдоль «линии Дюранда» пылали. В 2007 г. в провинции Гильменд было зарегистрировано 751 насильственное преступление. Следующий год оказался еще хуже. Талибанизм распространялся подобно смертельному вирусу. Убийство чиновников, сотрудников НПО, членов гуманитарных миссий и «оккупантов» из США, НАТО и ООН уже считалось подвигом. «Заразить» афганцев оказалось очень легко – ведь талибы и были афганским народом.
Идеология «Талибана»* действительно сплачивала афганцев, ибо позволяла мужчинам разного происхождения и этнической принадлежности ощутить единство в том, кем они были и за что боролись. Это чувство солидарности проистекало из социальной системы афганской деревни, а также из традиционного, племенного ислама, постулирующего универсальный набор идей и правил, с которыми все соглашались. Хаккани, Хекматияр и прочие лидеры сетей составляли грандиозные военные планы, требующие координации между афганскими террористами и их пакистанскими «коллегами» (например, братьями Байтуллой и Хакимуллой Мехсуд, которые возглавляли «Техрик-е Талибан Пакистан»* в Вазиристане). Руководители сетей искали спонсоров, распоряжались деньгами и раздавали оружие. Под ними формировался слой полевых командиров, профессиональных боевиков и киллеров. Они переезжали из деревни в деревню, пользуясь крестьянским гостеприимством, совершали теракты и уходили в Пакистан, дабы отдохнуть, перегруппироваться и получить новые задания. Таких «штатных» талибов насчитывалось немало, но «совместителей» было еще больше. «Совместители» занимались сельским хозяйством (в частности выращивали мак) и действовали только на территории своего района – по личной инициативе либо по просьбе уважаемых людей, связанных с Шурой; «штатников» же командировали куда и когда угодно. Так или иначе, но талибы полностью сливались с населением – потому что они и были населением. В свое время британцы и шурави столкнулись с этой же самой проблемой.
К 2008 г. Шура назначила ряд своих командиров администраторами теневого правительства – министрами, мэрами городов, губернаторами вилаятов и т. д. Теперь казалось, что «Талибан»* готов управлять страной – надо лишь избавиться от Карзая и его зарубежных друзей. Мобильные суды талибов колесили по стране, подобно передвижным судам старой Англии. Они основывались на шариате, смешанном с традициями и укоренившейся социальной практикой. Каждый мулла, имам, муфтий, мавлави, кази и хаджи мог отправлять правосудие – и если люди соглашались с его мнением, то он обладал авторитетом, даже не имея глубоких богословских знаний; именно так мусульманское право и ислам в целом работают на низовом уровне. Вообще шариат в глазах простонародья был и является синонимом справедливости. Люди могли обратиться в государственный суд, где для рассмотрения дела следовало дать взятку (причем ее размер определял решение) – или дождаться приезда мобильного суда «Талибана»*. Афганцы выбирали второй вариант – ибо даже в неподкупном государственном суде решение выносилось на основе законов, которые противоречили обычаям, нравам и устоявшимся властным отношениям. Например, некий афганец обменял свою 12-летнюю дочь
