– Не эти, – усмехнулся Чурыня. – Не эти, другие…
– Какие еще другие? – моргнул «живой человек».
– Ты про навьих слыхал?
– Я много чего слыхал… особливо на Осенние Деды да на Карачун ввечеру, – усмехнулся светлобородый.
– Теперь гляди.
Светлобородый оскалился засмеяться, поводил глазами по лицам – и обронил улыбку с губ.
– А ты, земляк, не шутишь… то-то гляжу, глаза у вас, как у рысей, в темноте светятся, думал, показалось… Погодь, так я, – обернулся к Головне, – и впрямь тебе полпера от рогатины в спину вогнал?! Не померещилось мне?
– Чтоб кому другому про тебя так померещилось! – всё еще со злостью отозвался рыжий гридень.
Светлобородый перекрестился:
– Господи помилуй! Ну и дела творятся… И куда ж вы нынче?
– На пир, – воевода развернул коня. – С гостями незваными красного вина попить – да и их упоить вдоволь, допьяна. Чтоб назад не ушли.
Другие тоже разворачивали коней, потеряв всякий вкус к продолжению беседы. Парень помолчал, а потом окликнул:
– Эй, а коня дадите? А то мне пешком за вами не поспеть!
Сказался он Романом, гриднем и тезкой Романа Ингоревича, государева брата. Он был среди тех, кто успел доскакать до Коломны, а после пытался остановить ворогов на пороге. Не вышло. В сече загнали на стену, оттуда, с заборола, и ухнул вниз головой – на кучу тел под стеною. Хоть и не наземь упал, а дух отшиб, да сверху покойники навалились. Так и лежал без памяти… А орде далеко уйти вряд ли вышло. Сколько он там в трупье отлеживался – ну день, много два.
Но в Суздальской земле их ждала новая забота – войско чужаков разделилось. Несколько больших отрядов – как размыслили сообща воевода со старшими гриднями, по нескольку тысяч в каждом, – разошлись разными дорогами.
Надо б было главную орду гнать, царскую… да по следу разве поймешь?
Собрались у костра.
– Ну что, други, – подвел черту Коловрат. – Они разошлись, и нам расходиться пора. Кому куда идти – пусть жребий решает, поделим. А бить будем по-волчьи. Догоните свою орду – рассыпайтесь, обкладывайте со всех сторон, мёртвых подымайте. Десятки, сотни в сторону отходить станут – бейте. Сперва режьте всех, до единого. Чтоб канули в лес, как камень в воду. Чтоб души поганые безвестностью вымотать…
– Еще есть ли у них душа… – пробормотал какой-то гридень.
– Ну так то, что заместо души, – отрубил воевода. – Потом недобитков подпускайте. Пусть расскажут своим, какой страх по русским лесам ходит. Чтоб тени своей бояться стали. А потом уже – бить. По-настоящему бить.
Чурыня смотрел на лица гридней-соратников и диву давался. Не было больше скорби. А было… это даже не радость близкой битвы.
Голод.
– А меж собою-то ссылаться как? – спросил Сивоус.
Чурыня открыл рот… но вместо людской речи с языка сорвалось Навье слово. Не то, которым поднимались мёртвые. Иное…
…островок света. Колышущиеся тени вокруг… Тепло. Еда. Когда такие тени бывают в лесу, бывает еда… Воля Чурыни влилась в чужие, куцые, чёрно-белые мысли. Расправились крылья… и уже людскими глазами увидел слетевшего из ночной тьмы ворона, опустившегося на плечо Сивоусу, скрежетнув когтями по стальным кольцам.
– Вот так! – гортанно крикнула птица – и скрылась в ночи…
– Чурыня! Спишь, что ль? – оторвал его от воспоминаний голос Романа. Один гридень обращался к нему вот так, запросто. Вятичи с голядинами, да и Перегуда чтили избранника Велеса. Почтение приходилось принимать, не для себя – самого Чурыню с этого воротило – для Хозяина. Горазд, крещеный, всё еще боялся колдовства – хоть и уходить не хотел. Выживет – в монастырь, поди, пойдет. Каяться. Один Роман держался так, словно всю жизнь с навьими знался. Этот балагур крепко напоминал Чурыне его самого – до Пертова угора. Месяц едва прошел… а глядел, как на внука. – Игамас говорит, поганые не к орде повернули, а в лес дальше пошли.
Брови Чурыни изумленно поднялись. С чего это они? Страх позабыли? Хм, стало быть, напомнить надо. Сотня у них, и траченная к тому же. Ну так недосчитается орда той сотни.
Знать бы только, чего им в голову взбрело?..
Сотник ждал, стоя на коленях. Темник Бурундай нахмурился, затем лицо его просветлело, и он передвинул свою птицу Рух по чёрно-белой доске.
Тысячник Ганзор мгновенно двинул своего конника – и снял птицу темника с доски.
– Шах господину темнику, – голос Ганзора был мягок и сладок, как шербет.
– Отлично, мой милый Ганзор, отлично! – белозубо улыбнулся Бурундай – и неожиданным движением метнул вперед белого визиря, уничтожив черного всадника. – Шах и мат! – темник широко развел руки перед тем, как сцепить пальцы на животе.
Ганзор поднял вверх ладони в восторге:
– Господин темник – воистину непобедим! Истинное наслаждение наблюдать за его игрой.
– О, друг мой, я всего лишь ученик Непобедимого! – Бурундай сыто зажмурился, произнося эти слова. Все в войске прекрасно знали, как раздражает Непобедимого обычай Бурундая величаться его учеником. Знал это и сам темник – иначе, наверно, не повторял бы этих слов так часто и с таким удовольствием. – Но мы, Ганзор, заставляем ждать нашего друга Белкатгина! Это нехорошо, Ганзор, нехорошо. Белкатгин, как твоя сотня?
– Всё отлично благодаря Джихангиру и Священному Воителю! – поклонился до самого ковра сотник.
– Отлично, мой друг, отлично. Видишь, как легко достигают возвышения отважные и преданные? Всего лишь одна поездка в лагерь Джихангира – и ты уже сотник.
Может, из шатра Бурундая поездка и виделась легкой, но седых волос после неё в косах Белкатгина крепко прибавилось. Впрочем, не темнику же говорить об этом. Вместо этого сотник вновь склонился в поклоне:
– Благодарю господина темника!
– А теперь, друг мой, у меня для тебя новое задание. Видишь ли, друг мой, мы скоро выходим на соединение с силами Джихангира, будет большой переход… а в седельных сумах уже пусто. Нам нужно зерно, друг мой, много зерна.
Белкатгин слушал темника с возрастающей тревогой. Фуражные сотни – десятки за зерном больше не высылались – уже обшарили всё, что можно, на день пути вокруг. Углубляться в лес дальше, оказаться в лесу после заката – смерть почти неизбежная. А если и избежишь… бедняга Ринчи избежал, прискакал в лагерь живой, только с прокушенной рукою – но зато с головой урусутского мертвеца. И где теперь Ринчи?
Сотнику Белкатгину из кипчакского рода Каепа очень хотелось дождаться следующего чина живым.
Вот только улыбчивого темника желания сотников занимали очень и очень мало…
– Так что, друг мой Белкатгин, ты со своей сотней отправишься в леса в сторону заката. Дня два-три у тебя есть. Что до страшных урусутских мангусов, то они уже несколько дней не тревожили нас…
Потому что уже несколько дней никто не отдаляется от тумена на ночь, додумал сотник.
– …И, надо думать, переместились к лагерю Джихангира, на восход. Так что бояться, мой друг Белкатгин, нечего, нечего… Ты понимаешь меня?
– Да, господин темник.
– Отлично, мой друг, отлично. Можешь идти, милый Белкатгин, можешь отправляться прямо сейчас.
Кланяясь и покидая шатер Бурундая спиною вперед, сотник слышал его слова, обращенные к тысячнику Ганзору:
– Эта игра, друг мой Ганзор, необходима в обучении искусству полководца, необходима… и, кроме того, она развеивает дурные мысли.
Кроме хорезмийской игры, темник развеивал дурные мысли, раздирая чем-то огорчивших его людей лошадьми. Так что пожелания его исполнялись почти так же быстро, как приказы Непобедимого.
…Ни на какой восход мангусы не ушли. Теперь Белкатгин знал это совершенно точно. Они обрушились на село, где он собирался переночевать со своей сотней, сразу после заката. Не то чтобы это стало для Белкатгина крупной неожиданностью… но и ничего приятного в этом не было тоже. А вот что и впрямь было неожиданным – у мангуса в помощниках оказались неплохие лучники, стрелявшие из-за шагавших вперед мёртвых тел как из-за передвижных укрытий.
На счастье, Белкатгину вовремя пришла в голову хорошая мысль. Последние две дюжины из истребляемой сотни, с ним во главе, ворвались в стоявшую посреди села молельню. Там накрепко и затворились, вместе с черным жрецом. Кое-кто еще прятался по дворам – но их быстро нашли и прикончили урусутские мертвецы.
…Чурыня только крякнул от такой наглости поганых, а у Романа и вовсе борода на грудь отвисла. Догадлив сотник-то. Никто на Чурыниной памяти еще такого не затевал.
Чужаки было затеяли стрелять с колокольни, но лесовики-охотники быстро перебили им такое желание. Один чужак свалился с колокольни на крышу церкви, а оттуда съехал в снег, пробитый сразу двумя стрелами. Звонница церковная всё же не крепостная вежа, защита из ее перилец плохая. С другой стороны, и до тех, кто засел внутри, было непросто добраться. Мертвецы несколько раз пытались уже долезть до окон, да скатывались по обмерзлым бревнам. Поднятые, как крови отведают, куда как бойки становятся. Себя вспоминают, особенно – последнее, что перед смертью было.
