Этот-то новый фактор и хотел опробовать, прощупать собственными руками Чкалов. Мост для него был тем контрольным инструментом, которым он измерял свою способность не ошибиться в том случае, в котором ошибаться нельзя. Кстати, умение уверенно, точно и энергично пилотировать на бреющем полете у самой земли спасло немало наших летчиков в первые, самые тяжелые месяцы Отечественной войны, когда едва ли не все воздушные бои протекали в условиях количественного перевеса противника. Одним из первых, если не первым, разведчиком такого маневра был Чкалов.
Может быть, вспоминая человека, ушедшего из жизни несколько десятилетий назад, не очень-то уместно возвращаться к узко специальным, профессиональным спорам, порожденным когда-то его деятельностью. Но горячие споры о различных стилях полета продолжаются с не меньшей страстностью, особенно среди молодых пилотов, и в наши дни. И в этих спорах имя Чкалова повторяется едва ли не чаще, чем любое другое: его призывают в свидетели, на него ссылаются, этим именем клянутся. Поэтому, говоря о Чкалове, трудно удержаться от попытки очистить его летную репутацию от излишних и не всегда справедливых наслоений...
Сейчас, в наши дни, приходится порой слышать мнение, будто главным делом всей жизни Чкалова был перелет в Америку, выполненный им вместе с Байдуковым и Беляковым. Не уверен в правомерности самой постановки такого вопроса — сначала надо договориться о том, что мы будем понимать под «главным делом». Но, даже с такой оговоркой, думаю, что главным делом — в любом значении этого выражения — жизни Чкалова было испытывать самолеты. А перелет (точнее, два перелета: через Арктику на Дальний Восток и через Северный полюс в Америку), при всем своем огромном пропагандистском значении, представлял собой, наподобие находящейся над водой верхушки айсберга, лишь малую видимую часть огромной работы, более того — целой жизни, прожитой в авиации Чкаловым, Байдуковым, Беляковым и еще многими умными, самоотверженными, преданными своему делу людьми.
* * *
Мое собственное личное знакомство с Валерием Павловичем состоялось в конце 1936 года в так называемой «летной комнате» отдела летных испытаний Центрального Аэрогидродинамического института (ЦАГИ), в котором я тогда едва успел начать работать.
В этой комнате летчики-испытатели перед полетом прорабатывали задания, готовили себе планшеты, надевали летное обмундирование, а вернувшись из испытательного полета, докладывали о его результатах, заполняли донесения и отдыхали перед тем, как снова уйти в воздух. В нелетную погоду, когда почти все летчики собирались вместе, начинались нескончаемые «случаи» — подлинные, невыдуманные или, во всяком случае, построенные на реальной основе истории, каждая из которых будто случайно (а может быть, как я понимаю сейчас, не так уж случайно) приводила к вполне конкретным и очень важным профессиональным выводам.
Впрочем, в комнате летчиков велись не только строго деловые разговоры. Должное внимание уделялось всему, что помогало отдохнуть и рассеяться между полетами: обсуждению прочитанных книг, бесконечным рассказам на житейские (чаще всего — комические) темы, взаимным розыгрышам, шахматам и даже бильярду, поиграть на котором частенько захаживал работавший по соседству Чкалов.
Играли по-разному, но чаще всего на «под стол».
Проигравший должен был залезать под бильярд и проникновенным (обязательно проникновенным!) голосом превозносить высокий класс игры победителя, одновременно всячески понося самого себя.
Чкалов проигрывал редко, но если уж проигрывал, то проделывал процедуру подстольного покаяния с чрезвычайной серьезностью.
Увидев Чкалова впервые, я, каюсь, поначалу проявил интерес к нему только как к «знаменитости» («Подумать только — сам Чкалов!») и с юношеской прямолинейностью восприятия заметил в его облике лишь то, что прежде всего бросалось в глаза, иными словами — одно лишь внешнее.
А надо сказать, внешняя манера его поведения была грубоватая: он с первого знакомства именовал собеседника на «ты», широко орнаментировал речь фольклорными терминами и не пытался выдавать кефир за свой любимый напиток. Все это, повторяю, легко бросалось в глаза даже такому поверхностному наблюдателю, каким по молодости лет был я. Но вскоре произошел случай, открывший Чкалова с новой, неожиданной для меня стороны. В жизни одного из наших летчиков возникла сложная ситуация личного характера, которую тот очень остро переживал. И вот в комнате летчиков я как-то обнаружил, что едва тема общего разговора, перескакивая с одного предмета на другой, хотя бы отдаленно приближалась к тому, что могло затронуть душевные переживания нашего товарища, не кто иной, как Чкалов, неизменно очень тонко, но решительно поворачивал беседу в безопасную сторону.
Еще одна, может быть, мелкая, но характерная для Чкалова деталь. После перелета через Северный полюс в Америку он привез с собой легковую автомашину — блестящий темно-синий «Паккард». В те годы личная автомашина, а тем более столь шикарная, была большой редкостью. Так вот в этом автомобиле Чкалов никогда не уезжал с работы один. Если полный комплект пассажиров не набирался на аэродроме, он продолжал подбирать людей, которых обгонял по дороге, и успокаивался лишь тогда, когда машина была полна.
Много лет спустя после гибели Чкалова зашел у меня разговор о нем с человеком, близко его знавшим, тоже выдающимся советским летчиком-испытателем.
«Сложный он был человек: и грешный, и светлый, — рассказал он мне. — Вот зовет меня как-то в гости. А жил он тогда в гостинице на улице Горького, во дворе дома, где сейчас театр имени Станиславского. «Хорошо, говорю, приду». — «Только вина захвати! Без вина не приходи...» Ну что тут скажешь? Ясно вроде бы, какие интересы у человека... Потом уж я понял: это он от Ольги Эразмовны маскировался... Но погоди! Вот тебе другой случай. Приключилась у меня авария — подломал машину. И так все сложилось, что доказать, что не виноват, трудно. А по тем временам за это под суд отдавали! И вот сидим мы с Чкаловым на завалинке у края аэродрома. Грустно мне, конечно. И вдруг Чкалов говорит: «Ты, брат, постарайся выкрутиться. Я в тюрьме сидел. Плохо там... Может быть, деньги надо — за ремонт заплатить? У меня сейчас есть, получил пять косых за испытания. Надо — так бери».
Дело у меня обошлось. Ремонтировать самолет за свой счет не пришлось. Но характер Чкалова в этом разговоре проявился, можно сказать, до конца».)
Таков был Чкалов — и в малом, и в большом.
Однажды — это было в тридцать седьмом году, незадолго до его гибели — на испытательном аэродроме случилась поломка самолета. В связи с этим происшествием сразу, буквально через час, были арестованы два механика, обслуживавшие эту машину, хотя проведенный тут же, по горячим следам, технический разбор происшествия с полной очевидностью показал, что дефект, вызвавший поломку, был не эксплуатационного, а производственного происхождения.
И тут-то не кто иной, как Чкалов, поднял свой голос протеста против совершившейся несправедливости. Он поехал в Наркомат внутренних дел, добился (вряд ли это было очень просто), чтобы его выслушали, настойчиво доказывал там полную невиновность обоих механиков, бросил на чашу весов весь свой немалый авторитет и в конце концов сумел в тот же день (случай по тем временам почти беспрецедентный!) добиться освобождения арестованных, после чего — и в этой подробности тоже весь Чкалов — лично развез их по домам.
Боюсь, что на иного молодого читателя рассказанный здесь случай особого впечатления не произведет: ошиблись, мол, а как только это выяснилось, исправили ошибку, чего ж тут особенного? Сегодня — да, ничего особенного. Но в то время, смею заверить, «особенное» было.
А главное — была готовность Чкалова, не размышляя ни минуты, сделать все от него зависящее в интересах даже не очень близких ему людей, в интересах справедливости, в конечном счете — в правильно понимаемых, подлинных интересах всего нашего общества.
Высокое общественное положение Чкалова, естественно, заметно расширило круг его знакомых. В числе его новых друзей были писатели и журналисты, художники и артисты. Они заняли свое место в сердце Чкалова, но не вытеснили из него старой привязанности ко всем людям авиации, до последнего моториста включительно.
Я уже говорил, что познакомился с Валерием Павловичем в конце тридцать шестого года. Таким образом, наше знакомство продолжалось всего около двух лет. И тем не менее я могу с полным основанием сказать: наше знакомство. Хотя, будь на месте Чкалова человек с другим характером, конечно же никакого знакомства не получилось бы — здоровались бы при встрече, и все... Судите сами: с одной стороны национальный герой, человек мировой известности, непререкаемый авторитет в своем деле, а с другой — зеленый юнец, фактически делающий в испытательной авиации еще самые первые шаги. Так вот: для Чкалова в этом препятствия не было. Не теми мерками определялся его интерес к людям.
