Иоанна, графиня Кентская, со времени кончины брата, случившейся восемь лет назад, и в тридцать два года оставалась молодой и неотразимо красивой и привлекательной женщиной, и очень скоро на нее обратил внимание Черный Принц. Однако появились некоторые препятствия. Принц не только приходился ей двоюродным племянником, но был еще и крестным отцом ее старшего сына Томаса Холланда: духовное родство для церкви создавало такую же проблему, как и физическая близость. Вмешался король — ему тоже нравилась очаровательная графиня, — уговорил папу, и они обвенчались в Ламбете в октябре 1361 года. До конца своих дней и в Англии, и в Аквитании Иоанна в роли жены и вдовы была любима всеми, а больше всего своим сыном Ричардом.
В силу обстоятельств Ричард рос в основном под влиянием матери, а не отца. Первые четыре года мальчик вообще его редко видел: Черный Принц воевал. Когда же семья возвратилась в Англию, он уже был тяжело болен, немощен и к тому же опечален смертью старшего сына, которому всегда отдавал предпочтение. Нельзя сказать, что принц плохо относился к Ричарду; ему были не по душе его хрупкость и неважные физические данные. Он не мог смириться с подобными недостатками и считал, что мальчик должен вырасти таким же рыцарем и воином, как отец. Наставникам Ричарда было строго наказано развивать в нем силу и выносливость, учить военному искусству. В результате в характере мальчишки укоренилось чувство неполноценности, которое он не мог преодолеть всю жизнь, и оно только лишь обострялось завышенными представлениями о монаршей власти, королевской крови и честолюбивыми помыслами стать не просто хорошим, а великим государем. Задевали самолюбие блистательные успехи единоутробных братьев Томаса и Джона Холландов. Оба они были старше: Томасу — семнадцать, а Джону — четырнадцать или пятнадцать лет, и прекрасно владели всеми приемами, необходимыми для битвы и рыцарских турниров. В год, когда родился Ричард, Томас уже был посвящен в рыцари Черным Принцем в Кастилии.
Хотя во время коронации юному королю было только десять с половиной лет, регентства как такового не существовало. Опекуншей оставалась мать, а делами государства занимался совет из двенадцати человек, в котором почему-то не оказалось дядей Ричарда. С другой стороны, реальная власть принадлежала, конечно же, Джону Гонту, герцогу Ланкастерскому. Его положение в королевстве было уникально: он фактически владел третью территории страны и в продолжение многих лет содержал огромную дружину — 125 рыцарей и 132 оруженосца, — внушительную личную армию. Роскошному Савойскому дворцу герцога на Темзе[54] его племянник мог только завидовать. Ясно, что такому магнату ничего не стоило бы нарушить мир в королевстве. В конце концов, Джон Гонт был старшим из выживших сыновей Эдуарда III, во время коронации Ричарда ему исполнилось тридцать семь лет, и он обладал всеми качествами, которые даются зрелостью и опытом и которые, со всей очевидностью, отсутствовали у юного племянника. Его способности особенно пригодились бы в свете последних неудач, постигших Англию во Франции, и герцог с легкостью мог заявить о своих правах на корону. Даже после коронации он мог оспорить легитимность Ричарда, опротестовав либо решение папы в 1349 году одобрить брак его матери с сэром Томасом Холландом, либо папское позволение ей в 1361 году выйти замуж за Черного Принца. Такие демарши имели место в прошлом, и Джон Гонт с его деньгами и влиянием вполне мог добиться успеха. Надо отдать ему должное: он ничего этого не сделал и верно служил королю.
Это вовсе не означает, что они ладили друг с другом, а сам герцог пользовался любовью и уважением соотечественников. Насколько он был могуществен, настолько и ненавистен. Отца и старшего брата в живых уже не было, и только его одного следовало винить в упадке благосостояния страны. Не могли не вызывать зависть и раздражение и простолюдинов и дворян несусветное богатство герцога и наглая роскошь его двора. Все хорошо знали также, что, несмотря на обхаживание жены, с помощью которой герцог хотел заполучить трон Кастилии, он относился к ней пренебрежительно, предпочитая ласки гувернантки своих дочерей Екатерины Суинфорд. Перед восшествием на престол племянника распространялись и другие слухи, менее обоснованные, но столь же нелицеприятные. Говорили, например, о том, будто бы Гонт вовсе и не сын Эдуарда, а его якобы подбросили в Гентское аббатство и подменили им дочь, рожденную Филиппой, будто герцог отравил сестру своей первой жены и только ждал удобного случая, чтобы отравить Ричарда, будто он вступил в сговор с папой против короля.
В начале 1377 года произошел скандал. Протеже герцога Джон Уиклиф, оксфордский радикал, уже прославившийся проповедями против церковной иерархии, предстал перед судом епископов по обвинению в ереси. Расценив его вызов на суд как и выпад против собственной персоны, Гонт поручил четверым богословам выступить в защиту Уиклифа, но когда герцог явился на заседание в собор Святого Павла со свитой вооруженных людей, стало ясно, что он не намерен выслушивать речи ни обвинения, ни защиты. После яростной словесной перепалки с епископом Лондона Уильямом Кортни, приведшей всех присутствующих в замешательство, он пригрозил ввести в городе военное положение. Герцог поступил опрометчиво. Уильяму Кортни и его коллегам-епископам не составило никакого труда взбудоражить лондонцев предупреждениями о посягательстве на их гражданские права, и вскоре многотысячная толпа осадила Савойский дворец, люди вывесили герб Ланкастеров обратной стороной в знак измены на Чипсайде и гонялись за любым человеком, попавшимся на глаза в герцогской ливрее. Сам Джон Гонт скрылся у невестки, вдовствующей принцессы Иоанны, на другой стороне реки в Кеннингтоне.
Благодаря усилиям того же епископа Кортни толпу все-таки удалось успокоить. Мэра, главного зачинщика мятежа, убрали, а на Чипсайде установили мраморную колонну с ланкастерским гербом, повернутым так, как надо, на позолоченном щите. Однако конфликт был улажен только после восхождения на трон Ричарда. В присутствии делегации лондонцев, явившихся к новому королю с прошением посетить город и разрешить конфликт с герцогом Ланкастерским, Гонт театрально упал на колени перед монархом-отроком и воззвал к его милосердию. Ричард, конечно, простил их, моментально завоевав репутацию миротворца. Все были удовлетворены тем, как удалось погасить разгоравшийся опасный кризис, однако разгром Савойского дворца оказался лишь прелюдией к гораздо более серьезному и длительному противостоянию.
Первые четыре года правления Ричарда, по выражению одного видного историка, были «до чрезвычайности скучны»[55]. Это замечание справедливо в отношении самого королевства, в то время как за его пределами происходили знаменательные события. В марте 1378 года умер Григорий XI и начался знаменитый церковный раскол, вызванный борьбой двух пап, избранных практически одним и тем же конклавом с небольшим интервалом, за признание монархиями Европы. Проблему создал переезд папства в Рим, инициированный Григорием за полтора года до своей смерти, чему противились французские кардиналы, желавшие, чтобы Святейший престол оставался в Авиньоне, где он находился с 1307 года. Из двух кандидатов конклав сначала избрал Урбана VI, отдавшего предпочтение, вопреки ожиданиям, Риму. Это его решение вкупе с диктаторскими замашками вынудило кардиналов заменить понтифика Климентом VII, сторонником французского варианта. Поскольку Франция и Шотландия поддержали Климента, то Англия соответственно заняла сторону Урбана, заимев одновременно и нового могущественного союзника в войне с французами. В самой же Англии ничего особенного не случалось, шла закулисная борьба между отдельными группировками, суетившимися возле трона, никаких кардинальных решений не принималось.
Неожиданно летом 1381 года кажущееся внешнее благополучие нарушилось. В Кенте, Эссексе и Восточной Англии, Гэмпшире и Сомерсете, Нортгемптоншире, Йоркшире и Уирроле вспыхнули крестьянские восстания. Они возникли неспроста. Начало им было положено еще тридцать пять лет назад, во времена «Черной смерти», приведшей к острой нехватке рабочих рук. В недалеком прошлом виллан или серв всю жизнь оставался там, где родился, на земле, которую обрабатывал, подвергаясь нещадной эксплуатации. Он не только служил сеньору, но и облагался поборами, названия которым давно позабыты. Крестьянин платил господину меркет (merchet) — в случае замужества или беременности дочери, лэрвит (lairwite) — штраф за разврат и прелюбодеяние, гериот (heriot) — при вступлении в наследство после кончины отца. Если же он сам умирал, то его сеньор забирал у семьи лучшую голову скота, лучший предмет его одежды, а после смерти жены крестьянин отдавал хозяину лучший предмет ее одежды, их лучшую кровать, и аналогичные пожертвования делались в пользу Церкви. Когда разразилась эпидемия чумы, ситуация коренным образом изменилась. У крестьянина появилась возможность оторваться от хозяина, стать предметом купли-продажи, свободно передвигаться и продавать свой труд за наиболее высокую оплату.
