что велел немедленно схватить этого монаха и повесить его в церкви над той самой кафедрой, с которой он произносил проповедь. Все миньоны, кроме Депернона, одобрили это, но он заявил, что, по его мнению, не следует казнить Понсе.
Все эти разговоры и споры сопровождались грубыми и циническими выходками, а в это время вошел де Гарле – présidents mortier, т. е. председатель Большой палаты парламента. Никем не замеченный, он стоял уже несколько минут, ожидая, чтобы король обратился к нему, но, увидев, что Генрих решительно настаивает на своем решении относительно Понсе, де Гарле сказал: «Поступить так, как ваше величество сказали в минуту гнева, было бы делом серьезным. Повесить священника в церкви Божией Матери безо всякого суда было бы не только оскорблением святыни, но и нарушением прав вашего парламента, всегда готового разобрать дело по справедливости».
Все и сам король были сначала озадачены необычным появлением председателя парламента в такое время и в таком интимном кружке. Генрих не мог скрыть своей досады и отвечал: «Если бы мой парламент исполнял свой долг, то подобные скандалы не могли бы существовать, и он умел бы предупредить то, что в глазах всех есть и будет оскорблением короны, хотя бы сам святой отец произнес подобные слова».
Председатель возразил: «Но, ваше величество, вы забываете, что правосудие никогда не может действовать упреждающим образом. Чтобы карать преступление, необходимо, чтобы оно совершилось». Он продолжал: «Едва прошел час после того, как произошел скандал. Я присутствовал при этой проповеди, я все слышал и поторопился явиться сюда; может быть, я пришел к вашему величеству не вовремя, но в данном случае я не побоялся это сделать и на этом месте уже давно ожидаю, какое вы, ваше величество, дадите приказание парламенту».
Де Гарле соединял в себе все, чтобы достойным образом занимать свою должность.
В нем сочетались ученость и многолетняя опытность. Кроме того, он отличался красноречием, знанием права, справедливостью и непреклонным характером. Он был просвещенным членом парламента и один отстаивал права и преимущества этого учреждения против капризных требований двора, которым первый председатель слишком слепо подчинялся. Ко двору де Гарле являлся только в торжественных случаях или когда того требовали его обязанности. Своими строгими речами и своим отсутствием он протестовал против того, что при дворе ежедневно совершалось.
Ответ, данный королю, был в высшей степени логичен, и нельзя было ни оставить его без внимания, ни обидеться за эти слова. Впрочем, король знал необыкновенную преданность де Гарле и невольно чувствовал к нему уважение.
Тогда один из миньонов, Сен-Люк, чтобы вывести короля из затруднения, сказал: «Я предлагаю, чтобы мы разобрали это дело столь же основательно, как это сделала бы первая камера парламента, и, как младший, высказываю свое мнение первый. Монах говорил о вертящемся на вертеле каплуне и о девочке, нас ожидавшей. Все это справедливо, но так как все это делалось весьма секретно, то монах мог узнать об этом только посредством колдовства, а из этого я вывожу то заключение, что он колдун и что его следует не повесить, а сжечь, как того требует закон. Вот мое мнение».
Король пожелал узнать мнение де Гарле, который сказал, что он глубоко огорчен тем, что королю в храме было нанесено оскорбление, и что он готов был требовать за это самого строгого наказания, но, услышав то, что здесь было сказано, переменил мнение. «Этого проповедника нельзя уже считать уличенным во лжи и клевете. Монах не преступник, не колдун, – продолжал де Гарле, – он помешанный, а потому милосердие и достоинство вашего величества требуют, чтобы он и был таковым выставлен в глазах народа, бывшего свидетелем нанесенного им оскорбления».
Генрих нашел это справедливым, поблагодарил председателя и приказал, чтобы Понсе был отвезен в аббатство, к которому он принадлежит, и чтобы ему навсегда было запрещено проповедовать по какому бы то ни было поводу. Тогда Депернон стал доказывать, что король впадает в крайности, выказывая то слишком большую суровость, то слишком большую снисходительность, и что Понсе следует заключить в Бастилию.
Король согласился с Деперноном и вопросительно взглянул на председателя. Де Гарле тогда сказал: «Сир! Бастилия есть такое место, разведывать тайны которого парламент до сих пор не имел права. Вход в Бастилию для парламента не может быть открыт без приказания на то вашего величества, а потому вы не будете против, если я, сохраняя характер должностного лица, удалюсь отсюда, чтобы не присутствовать при прениях, в которых, по своей должности, не имею права принимать участия. Я свободно высказал вашему величеству свою мысль и буду ждать вместе с членами парламента приказания, которое вам угодно будет мне дать, если найдете нужным передать на суд вашего парламента монаха Понсе». Затем де Гарле, поклонившись королю, удалился, а с ним вместе и те сеньоры, которые явились к Генриху с доносом.
Генрих предоставил Депернону дело о заключении Понсе в Бастилию, а затем продолжал оргию. Депернон именем короля приказал губернатору Бастилии арестовать Понсе.
На другой день, с рассветом, этот монах был приведен в Лувр под караулом. Губернатор Тестю был тут же. Он отыскал Депернона, спавшего в кресле в той же комнате, в которой накануне происходила оргия, и объявил, что монах уже приведен. Депернон вышел к Понсе. Последний сидел опустив глаза и, по-видимому, был совершенно равнодушен ко всему происходившему вокруг него. Депернон прошелся вокруг Понсе, дотрагиваясь до его одежды и до его бича и выдергивая у него волосы из бороды. Все это, однако, не раздражило и не удивило Понсе. Наконец Депернон сказал: «Я думал, что он жирнее, а в особенности что он не так молчалив. А, так вы, достопочтенный, говорите только с кафедры?» Понсе хранил молчание. «Глух он, что ли? – спросил Депернон. – А вот мы сейчас увидим!» Затем очень громко и самым серьезным тоном он приказал губернатору отвести Понсе в его аббатство и там в присутствии всех монахов утопить в реке, чтобы показать, как король наказывает дерзких, которые осмеливаются его оскорблять. «Таково приказание его величества», – сказал он. «В руки Твои предаю дух мой», – громко произнес Понсе, не выказав при этом ни малейшего смущения.
Депернон жестом остановил Тестю, который уже собирался увести Понсе. Затем, схватив руки монаха, пристально взглянул на него. Понсе при этом сказал: «Теперь я окончил мою молитву и готов отвечать вам, если вы будете говорить разумно». Тогда Депернон сказал: «Господин наставник, говорят, что вы смешите людей вашими проповедями. Это совсем нехорошо. Проповедник, как вы, должен говорить для назидания, а не для
