Елизавета I - Кэролли Эриксон

Она отправила ему грозное послание. «Нам и в голову не могло прийти, — говорилось в нем, — что человек, возвышенный нами, человек, осыпанный, как никто, нашими милостями, позволит себе столь дерзостно пренебречь нашим приказом и к тому же в деле, которое столь явно затрагивает нашу честь». Мимо такого, продолжала Елизавета, пройти нельзя. Она велит ему немедленно прибыть в Лондон, и если он позволит себе ослушаться, то пусть пеняет на себя.

Но Сесил и другие члены Совета задержали королевского гонца до появления — наконец-то! — Дэвисона, которому предстояла незавидная доля предстать перед разъяренной королевой. Наружу выплеснулись все старые обиды на Лестера, королева перечисляла их «долго и утомительно». Горечь ее не знала пределов, и увещеваниями какого-то слуги смягчить ее явно не представлялось возможным (Хэттон дал понять Лестеру, что не помешал бы дорогой подарок — приобретенный, естественно, на средства, выделенные для военных нужд).

В конце концов Дэвисону и членам Совета удалось-таки утихомирить королеву, убедить — стоило это немалых трудов, — что вся эта история с леди Лестер — не более чем злостная сплетня врагов ее величества. К июню все разговоры об отзыве Лестера из Фландрии прекратились. Но увы, к этому времени сама кампания вылилась лишь в разорительную склоку, и несчастный граф проклинал тот день, когда оставил Харидж.

Еще до окончания затянувшегося чествования с его пирами и празднествами он, к изумлению своему, почувствовал, что голландцы, видя в нем, с одной стороны, спасителя, защитника от испанского владычества, всячески стремятся в то же время принизить его значение. Против воли он оказался втянутым в борьбу религиозных и политических партий, что шла как среди его собственных военачальников, так и в кругу местных властей. Елизавета гневалась на него сильнее, чем когда-либо с момента его женитьбы, а он не знал, как оправдаться, ибо сама же она велела ему вести войну скорее оборонительную, нежели наступательную, и не ввязываться в сражения, не имея большого численного превосходства. А откуда ему взяться? Ведь как раз наоборот, у Пармы было намного больше солдат, чем у него. И уж вовсе пришел Лестер в расстройство, когда из Лондона до него донеслись слухи, что королева собирается вступить с противником в мирные переговоры. Поддержанию боевого духа это никак не способствовало. Ощущение позора от безвыходного положения, в которое он попал, совершенно выбивало его из колеи.

Единственная предпринятая им атака — на крепость, защищающую городок Затпен, — принесла ему большую личную утрату. В ходе ее погиб племянник Лестера Сидни, и даже пышные похороны, устроенные герою, не могли скрыть всей незначительности успеха этой операции.

«Деньги, деньги, не забудьте про деньги», — писал Лестер Уолсингэму, и мольба эта красной нитью походит через всю переписку графа с дворцом. Елизавета обещала новые субсидии, но обещаний своих не выполняла, особенно когда выяснилось, что Лестер транжирит присылаемые ему средства, повышая содержание солдатам да и о себе не забывая. Но она-то далеко, в Лондоне, а он на месте, и лучше, чем кто бы то ни было, знает, сколько людям нужно на еду, не говоря уже о снаряжении и порохе. Достиг он голландских берегов во главе стойких солдат, а теперь под его началом были ослабевшие, больные люди, взывающие о помощи. Лестер делал что мог, даже из собственного кармана платил, но, поскольку он и без того залез в долги, возможности его были весьма ограниченны. Между тем лето — наилучшее время для ведения военных действий — подходило к концу, и осенью Верховного губернатора без шума отозвали в Лондон.

Отправился он из Флашинга в настроении чрезвычайно подавленном. Слава была совсем рядом, протяни руку — и за хвост ухватишь, и все-таки она ускользнула. Ему хватило мужества предстать пред очи ее величества, однако же в душе затаилась глубокая грусть и жалость к самому себе. Он подвел ее, и пусть сама Елизавета тоже несет ответственность за поражение, главная вина — на нем. Смертельно уставший, он ненадолго появился во дворце, а затем, оставив Елизавету в момент крупной перепалки с членами Совета, отправился в Бат на воды.

В 80-е годы Англия была охвачена глубокой смутой. Тревогою дышало все: война или по крайней мере слухи о готовящейся войне, которые усилились, когда Лестер отплыл во Фландрию; громогласные проповеди священников-пуритан, призывающих мужчин и женщин твердо противостоять козням дьявола; устрашающий рост количества ведьм, грозящих «наводнить всю страну»; голод, побуждающий людей бунтовать, проклиная тяжкие времена, всяческих проходимцев и даже самое королеву.

Исчезла всякая уверенность, остались только слухи, предположения, тревожный шепоток. В специально выпущенной прокламации Елизавета предостерегала народ не доверять шептунам и распространителям сплетен, которых ждет суровая кара за подстрекательство к бунту. И тем не менее слухи множились, ибо то были времена, когда согласие в обществе исчезло, а в таких случаях молва все же утешительнее, чем страшное неведение. И всего утешительнее пророчество, пусть даже мрачное, ибо таким образом будущее как бы становится предсказуемым и потому доступным укрощению.

Королеве осталось жить всего несколько лет, а может, и месяцев. Умрет она насильственной смертью. Враг на пороге (разумеется, лишь совсем никудышный прорицатель не мог утверждать подобного). Приближается Страшный мертвец, который, поднявшись из могилы, перевернет существующий порядок и установит новый. Подобного рода предсказания, порой со ссылками на огромный том, иллюстрирован ный «картинами неизбежного будущего», особый отклик находили в среде крестьян с их погибшими урожаями и голодными детьми. Да, сколь бы устрашающими ни были такие пророчества, воспринимались они охотно, ибо за ними просматривалось нечто торжественно-мрачное, потустороннее, а оно облегчало тяжкую ношу повседневности, наполняло чувством благоговейного страха и вселяло веру в чудо.

Доверчивость англичан превосходила всякие мыслимые пределы. Они не только боялись будущего; им казалось, что каким-нибудь удивительным образом история перевернется и заставит воротиться в прошлое. Страшный мертвец ассоциировался в сознании многих с королем Эдуардом VI, которому вскоре предстояло вернуться в этот мир. «Восстань, король Эдуард, время пришло!» — восклицали предсказатели, и, словно откликаясь на призыв простых душ, он действительно появился — в облике целого ряда самозванцев. Всех их поймали и бросили в темницу, но народ успел увидеть их и выслушать, что только укрепило бытующую веру, будто мальчик-король жив. Никакой могилы Эдуарда VI нет, есть лишь брус железа, — утверждал один кузнец из Эссекса. Солдат, вернувшийся из Нидерландов, клялся, что Эдуард жив и благополучно здравствует — то ли в Испании, то