души дарителя, его семьи, сеньора, каких-то других связанных с ним лиц. В глазах людей того времени это была вполне реальная "служба"; многозначность этого понятия лишь оттеняла эту мысль. Внимание, с которым дарители, другие траденты относились к перечислению тех, кого просили поминать в молитвах, служит дополнительным доказательством. Но к проблеме можно подойти и с другой стороны: многие грамоты являются одновременно дарственными и продажными, причем это обстоятельство нередко обнаруживается лишь в самом конце грамоты, где упоминается цена, тогда как до этого речь идет именно о дарении. "Чистые" дарения не столь уж часты, и это оговаривается особо [2785]. Зато встречаются дарения, сделанные крупными сеньорами, хотя и за деньги, но "из любви" [2786]. Этот факт служит дополнительным аргументом в пользу того, что молитвы и другие услуги, предоставляемые церковью, рассматривались как бесспорная ценность, но они же заставляет нас внимательнее отнестись к тому, что в изучаемом обществе понимали под сделкой.
Роль и власть денег в эту эпоху, бесспорно, росли, однако преувеличивать их власть все-таки не стоит. В общественном сознании той эпохи материальные блага еще неотделимы от духовных. В источниках речь идет о смешанной плате: "во искупление наших душ… и за цену в 30 солидов" [2787]; "дарим эту землю за коня ценой в 60 солидов, но больше воодушевленные милосердием всемогущего Господа" [2788]; "частично за коня и муля, частично во искупление души моей" [2789]; "во искупление души моей… и за отличного мула, полученного в качестве цены, дарю церковь св. Марии" [2790] — вот лишь несколько высказываний на этот счет из марсельских грамот XI в. В этих заявлениях не обязательно видеть указание на то, что земля, как и другое имущество, реализовывалась ниже своей нормальной цены. Отрицать случаи неэквивалентного обмена не приходится, но не будем забывать, что заступничество святого, как и благосклонность монастыря — адресата таких дарений, к которому можно было обратиться в трудную минуту за помощью, воспринимались как вполне реальная ценность. Не говоря уже об оговорках, вроде той, что слуги Божьи будут за полученное имущество молиться о прощении дарителю его грехов [2791], служить мессу в строго определенные дни за упокой души кого-то из родственников [2792] или обязуются похоронить его на своем кладбище [2793], документы XI в. изобилуют сентенциями, из которых (при всей их штампованности) следует, что, совершая пожертвование, даритель "жаждет купить земли небесные" [2794]. Очевидно, что в обществе со столь зыбким разграничением материального и идеального товарно-денежные отношения не могли приобрести определяющего значения.
Цена еще зависела от очень многих привходящих, не экономических, факторов, в том числе от социального статуса договаривающихся сторон. Так, нормальная цена манса составляла, как будто, около 100 со лидов [2795], но известны случаи продажи манса за 50, 40, 30 и даже 10 солидов [2796], с другой стороны — за 200 солидов [2797]. Конечно, нам неизвестны размеры и реальная ценность этих мансов, но все же столь большой разброс — верный показатель того, что ценообразование еще слабо регулировалось рынком. Деньги еще не стали всеобщей мерой богатства, товарность — определяющим свойством продукта, тем более основного средства производства — земли [2798]. В условиях натурального, по преимуществу, хозяйства той эпохи земля отчуждалась с трудом, отчуждение ее обставлялось множеством оговорок, призванных ограничить безусловный, необратимый характер сделки, и, по большей части, было, по-видимому, мнимым — зачастую речь шла, в действительности, о передаче доли дохода с этой земли. Здесь, однако, мы подошли вплотную к вопросу о характере собственности, господствовавшей в Средиземноморской Франции раннего средневековья. Ему посвящена последняя глава.
Глава VI.
Социальная структура
Эволюция средневекового общества принадлежит к числу наиболее активно разрабатываемых сюжетов современной французской медиевистики, причем средиземноморские районы Франции являются объектом особенно пристального внимания, о чем подробно говорилось в историографическом очерке. Это обстоятельство позволяет мне ограничиться исследованием тех аспектов проблемы, которые являются наименее изученными или, напротив, наиболее спорными.
Главный изъян модели раннесредневекового общества, получившей признание в историографии последних десятилетий, состоит в том, что при ее разработке практически полностью игнорировался материал докаролингской эпохи. В большой мере это обусловлено привычкой выносить эту эпоху за скобки "настоящего" средневековья. Другая причина — убежденность в том, что применительно к этой эпохе адекватные источники отсутствуют. В действительности, источники есть, но работа с ними предполагает принципиально другие методики, по сравнению с теми, что применяются в отношении актового материала, на котором основываются наши представления о каролингском и посткаролингском времени.
1. Арль первой половины VI в.
Наиболее важные сведения о социальном строе изучаемого региона на заре средневековья содержатся в проповедях Цезария Арелатского. Своим богатством и, одновременно, недостаточной известностью, они настолько выделяются на фоне других текстов VI–VII вв., что я посчитал возможным отступить от строго тематической организации материала и посвятить их анализу особый раздел, лишь изредка привлекая данные других источников. В отличие от них, мы находим у Цезария не отдельные свидетельства, а картину общества в целом, написанную, правда, в очень своеобразной манере. Стремление епископа донести слово Божье до всех жителей диоцеза, объем и разнообразие его проповедей позволяют предположить, что социальный облик Арля и его округи отразился в них достаточно адекватно. Проблема в том, как извлечь заключенную в них информацию. И дело даже не в обилии библейских топосов и в поглощенности автора отнюдь не социальными вопросами, а в специфике его восприятия социальной действительности.
Априори ясно, что социальный состав его паствы крайне неоднороден. Можно не сомневаться, что на его проповеди приходили люди самого разного достатка: от самых богатых до совсем неимущих, и в первую очередь именно эти две группы, во все века составлявшие костяк церковного прихода. Дело в пропорциях, а еще в подробностях. Какое, например, место занимали в пастве Цезария рабы? Много ли было среди его прихожан свободных людей, зарабатывающих на хлеб собственным трудом? Идет ли речь об одних горожанах или также о сельских жителях? Постараемся ответить на эти и некоторые другие вопросы.
В принципе, наставляя арлезианцев на путь истинный, Цезарий озабочен спасением абстрактного
