115
Такова, например, в его оригинальном сочинении «Павел» следующая фраза, относящаяся, вероятно, к описанию Пифионского перевала:
«Qua vix caprigeno géneri gradilis gréssio est».
«Проход здесь еле проходим для козлородной породы».
В другом его сочинении предоставляется слушателям понять следующее описание:
«Четвероногое, неповоротливое, водится в полях, шероховатое, приземистое, с короткой головой, со змеиной шеей, дико на вид, а выпотрошенное и мертвое дает живой звук».
Слушатели отвечают на это вполне резонно:
«В туманных выражениях ты описываешь нам то, о чем вряд ли догадается и мудрец; если ты не будешь выражаться ясно, мы не поймем тебя».
Затем следует признание, что автор подразумевает черепаху. Впрочем, такие загадочные описания встречались также у аттических трагиков, за что им часто сильно доставалось от Средней комедии.
Единственным исключением является, быть может, в комедии «Девушка с Андроса» (4, 5) ответ на вопрос «Как поживаете?».
Ответ гласит: «Живем так, как можем, потому что не можем жить так, как хотелось бы». Это намек на слова Цецилия: «Если не можешь жить как хочешь, живи, как можешь».
В свою очередь эти слова заимствованы из греческой поговорки.
Эта комедия — самая старая из комедий Теренция; театр поставил ее по рекомендации Цецилия, автор в этой деликатной форме выразил благодарность Цецилию.
Теренций смеется над аллегорической ланью, которая, спасаясь от собак, со слезами просит помощи у молодого человека (Phorm. prol. 4). Ключ к этому можно усмотреть в малоостроумной аллегории Плавта о козе и обезьяне (Merc., 2, 1).
В конце концов эти нелепицы тоже ведут начало от еврипидовской риторики (например, Eurip., Hec., 90).
В комедии «Братья» (1, 1) Мицион благодарит свою судьбу, между прочим, за то, что никогда не имел жены, что «по их мнению (т. е. по мнению греков) считается счастьем».
В прологе к комедии «Самоистязатель» критик упрекает автора:
«Он вдруг взялся за поэзию, не столько по собственному влечению, сколько полагаясь на своих друзей».
Позже (594) [160 г.] в прологе к комедии «Братья» говорится:
«Неблагожелатели говорят, что знатные люди помогают поэту сочинять и пишут вместе с ним все его пьесы; но это тяжелое по их мнению обвинение делает честь поэту, оно доказывает, что он нравится тем людям, которые оказывают услуги вам и всему народу; они без гордыни служили всем вам в свое время на войне советом и делом».
Уже во времена Цицерона полагали, что здесь имеются в виду Лелий и Сципион Эмилиан. Указывали сцены, якобы написанные ими. Рассказывали о поездках бедного поэта с его знатными покровителями в их имения близ Рима и считали непростительным, что эти люди ничего не сделали для улучшения материального положения поэта. Однако известно, что легенды легче всего создаются в истории литературы. Ясно — и уже рассудительные римские критики признали это, — что эти строки не могли относиться к Сципиону, которому в то время было 25 лет, а также к его на несколько лет старшему приятелю Лелию. Другие — во всяком случае, логичнее — имели здесь в виду аристократов поэтов Квинта Лабеона (консул 571 г. [183 г.]) и Марка Попилия (консул 581 г. [173 г.]), а также ученого покровителя искусств и математика Луция Сульпиция Галла (консул 588 г. [166 г.]). Однако и это, очевидно, является лишь предположением. Впрочем, не подлежит сомнению, что Теренций был в близких отношениях с семьей Сципиона. Знаменательно, что первое представление «Братьев» и второе представление «Свекрови» состоялись во время торжественных похорон Луция Павла, устроенных его сыновьями, Сципионом и Фабием.
Возможно, что здесь влияли и внешние обстоятельства. С тех пор, как в результате союзнической войны все италийские общины получили право римского гражданства, не разрешалось переносить место действия комедии в одну из этих общин. Писатели были вынуждены либо вообще не указывать местности, либо выбирать города, уже не существующие или находящиеся за пределами римского государства. Несомненно, это обстоятельство, игравшее роль также при постановках более старых пьес, неблагоприятно отразилось на национальной комедии.
С этими названиями с древних пор связан ряд ошибок. Теперь правильно отвергают грубую ошибку греческих писателей, утверждавших, что эти фарсы игрались в Риме на языке осков. Но при ближайшем рассмотрении оказывается столь же невозможным связывать эти пьесы, содержанием которых была городская и деревенская жизнь латинов, с национальным характером осков. Название «Ателланские игры» объясняется иначе. Латинский фарс с его неизменными действующими лицами и одними и теми же шутками требовал постоянного места действия; шутовство всегда ищет себе постоянной жертвы. Конечно, при наличии римской театральной полиции нельзя было избрать такой жертвой ни одну из римских общин или даже из латинских общин, которые находились в союзе с Римом, хотя действие национальных комедий разрешалось переносить именно в эти последние (I, 837). Зато для этой цели во всех отношениях годилась Ателла, которая вместе с Капуей была уничтожена юридически еще в 543 г. [211 г.] (I, 606, 624), фактически же продолжала существовать в качестве деревни, населенной римскими крестьянами. Это предположение становится несомненным, если принять во внимание, что некоторые фарсы имеют местом действия другие общины на территории с латинской речью, переставшие существовать или во всяком случае не существующие юридически. Так например, место действия Campani Помпония, возможно также его Adelphi и Quinquatria является Капуя, местом действия Milites Pometinenses Новия является Суесса Пометия. Ни одна из существующих общин не выбирается жертвой фарса. Итак, действительной родиной этих пьес является Лаций, их местом действия — латинизированная страна осков; с оскским народом они не имеют ничего общего. Это нисколько не опровергается тем, что одна из пьес Невия (умер в 550 г. [204 г.] ii ) была исполнена за недостатком настоящих актеров «ателланскими» и поэтому называлась personata (см. Festus, под этим словом). Название «Ателланские актеры» употреблено здесь по антиципации и можно даже предположить, что они раньше назывались «актерами в масках» (personati).
Таким же образом объясняются также «фесценнинские песни». Они тоже принадлежат к пародической поэзии римлян и локализировались в южноэтрусском местечке Фесценнии. Но это не дает основания причислять их к этрусской поэзии, так же как ателланы не могут быть причислены к поэзии осков. Впрочем, нельзя доказать, что в исторические времена Фесценний был не городом, а деревней; но это весьма правдоподобно ввиду отзывов о нем современников и ввиду отсутствия надписей.
Ливий говорит о тесной и исконной связи ателланских пьес с сатурой (satura) и с развившейся из последней драмой. Но это положение не выдерживает критики. Между гистрионом и исполнителем ателланы была примерно столь же большая разница, как между нашими артистами в театре и участниками маскарада. Между драмой, которая до Теренция не знала масок, и между ателланами, существенную черту которых составляли характерные маски, то же исконное и неизгладимое различие. Драма произошла из представления с флейтой. Сначала эти представления давались без всяких монологов и ограничивались только пением и танцами, впоследствии к ним присоединен был текст (satura), а, наконец, Андроник снабдил их заимствованным из греческой драматической сцены текстом, причем старые песни флейтистов заняли в этом тексте приблизительно место греческого хора. Первые стадии этой эволюции ни в чем не соприкасаются с фарсами дилетантов.
Во времена империи ателланы ставились профессиональными актерами (Friedländer у Becker’а, Handbuch 6, 549). Нет указаний, с какого времени последние стали участвовать в ателланских представлениях, но надо думать, это могло быть только тогда, когда ателланы вошли в круг настоящих театральных представлений, т. е. в предцицероновскую эпоху (Cic., ad fam., 9, 16). Этому не противоречит, что еще во время Ливия (7, 2) ателланские актеры в отличие от других актеров сохраняли свои почетные привилегии. Если профессиональные актеры стали участвовать за плату в ателланских представлениях, то это еще не значит, что ателланы не исполнялись уже безвозмездно дилетантами, например, в провинциальных городах и таким образом не сохраняли своих привилегий.
Заслуживает внимания тот факт, что греческий фарс не только был распространен в Нижней Италии, но что отдельные греческие фарсы (например, из фарсов Сопатра: «Блюдо чечевицы», «Жених Бакхиды», «Наемный слуга Мистака», «Ученые», «Физиолог») живо напоминают ателланы. Эта поэзия фарсов, вероятно, восходит к тому времени, когда греки в Неаполе и вокруг Неаполя образовали как бы островок в латинской Кампании; ибо один из авторов таких фарсов, Блез из Капреи, носит уже римское имя и написал фарс под заглавием «Сатурн».
