ворот Англии», — писал он членам Совета, направляясь из Грейвсенда в Челмсфорд, где намеревался устроить смотр войскам. — Сейчас не время оглядываться назад, ворошить обиды прошлого». Однако настоящее не могло не волновать и не задевать его. Под начало ему дали слишком мало офицеров — открытый вызов его высокому рангу. К тому же он ревновал к Хансдону, которого королева поставила во главе своей личной гвардии; он просил членов Совета всячески содействовать тому, чтобы это назначение не мешало выполнять ему свои обязанности. Далее, у него произошла серьезная стычка с графом Оксфордом, который настолько высокомерно отказался от предложенного ему поста, что Лестер почел за благо как можно быстрее отослать его в Лондон.
В первые же насыщенные всякими неотложными делами дни своей службы в качестве лорда-распорядителя, Лестер убедил Елизавету самолично посетить расположение войск, так чтобы ее величество воодушевила тысячи, как воодушевила она его самого. К счастью для него, королева на несколько дней отложила свою поездку — за это время граф успел превратить неорганизованную толпу плохо накормленных солдат, недостроенные укрепления и промокшее на дожде снаряжение в некое подобие правильно организованного военного лагеря.
Война между Англией и Испанией заставила Елизавету прекратить затянувшийся конфликт со своими советниками. Казнь Марии Стюарт и психологические последствия этого мрачного действа обострили внутренние переживания Елизаветы настолько, что она на какое-то время утратила не только самообладание, но и трезвость политика. На роль козла отпущения был выбран Уильям Дэвисон. Королева отправила его в Тауэр и даже потребовала бессудного повешения (когда выяснилось, что это невозможно, Дэвисон был предан суду и приговорен к неопределенному сроку тюремного заключения и крупному штрафу). После этого советники стали не на шутку опасаться за собственную жизнь.
И действительно, какое-то время казалось, что угрозы отрубить голову, которые Елизавета гневно раздавала направо и налево, — это не пустые слова взбалмошной женщины. Она требовала от судей признания своей абсолютной власти, что воскрешало в сознании ее самых доверенных приближенных призрак отца королевы — Генриха VIII. С годами и он, и его отец Генрих VII то и дело впадали в умопомрачение и, багровея, теряя от гнева дар речи, наводили ужас на весь двор. Генрих-отец с возрастом стал параноиком, Генрих-сын превратился в страшного тирана.
Многое указывало на то, что и Елизавета Тюдор подвержена таким же приступам ярости, но в отличие от отца и деда доселе она не позволяла собственным капризам мешать ей управлять страной. Но на протяжении трех-четырех месяцев, прошедших после казни кузины-королевы, Елизавета, казалось, была близка к тому, чтобы шагнуть за эту грань. Во всяком случае, она вступила в прямое столкновение с людьми, осуществлявшими ее политику. В конце концов правительственного кризиса удалось избежать. Месть ее приняла некую извращенную форму: она удалила из дворца всех тех, кого собиралась примерно наказать, затем, после тяжелой опалы, вернула, однако обращалась с ними самым унизительным образом. Так, например, сложилась судьба Сесила, которого Елизавета поначалу хотела бросить в Тауэр. Он был отправлен в ссылку, затем как бы прощен, однако старому и измученному человеку пришлось терпеть тяжкие обвинения, такие как «изменник, подлец, лицемер», причем тон был куда резче, чем даже сами слова. Уолсингэм легче мирился с дурным обращением, хотя и он давно уже был нездоров и, надо полагать, подобные сцены должны были сильно угнетать его. Королева и в лицо бросала ему оскорбления, и за спиной отзывалась с презрением.
Военная угроза, возникшая весной 1588 года, несколько разрядила напряженную атмосферу при дворе и направила королевский гнев в другом направлении — более, надо отметить, уместном. Нельзя, разумеется, сказать, что действия испанцев ее порадовали; по правде говоря, Елизавета до последнего момента отказывалась признать неизбежное, проявляя необычную даже для нее скупость в обеспечении деньгами наземных войск и флота («Король Гарри, отец Ее Величества, — жаловался адмирал Хауард, обнаружив, что больше чем на месяц вперед Елизавета содержания ему и его людям не дает, — был щедрее, уж шесть-то недель были минимумом»), и до середины июня, уже через много недель после того, как «Армада» вышла из гавани Лисабона, продолжала вести переговоры с Пармой. Но когда надежд на примирение не осталось, Елизавета, оказавшись лицом к лицу с опасностью, воспрянула духом. Она приняла вызов, да так дерзко и решительно, что это надолго сохранилось в памяти англичан.
8 августа, дождавшись прилива, Елизавета отбыла на своем королевском судне в Тилбери. Сопровождала ее целая флотилия небольших речных судов с трубачами и офицерами гвардии. Запели трубы, раздалась барабанная дробь, и под шумные приветственные возгласы солдат королева сошла на берег.
Облаченная на античный манер в серебряную кирасу, с серебряной же палицей в руках, Елизавета двинулась вдоль строя на могучем боевом коне. На ней был костюм из белого шелка, а на голове плюмаж вроде тех, что украшали и шлемы конников.
Всякий, мимо кого проезжала королева, опускался на колени, взывая к Господу хранить повелительницу Англии, пока наконец эта церемония не показалась Елизавете чересчур претенциозной да и утомительной. Она послала вперед гонца с просьбой воздерживаться впредь от этих проявлений верноподданнических чувств. Но приветственные восклицания остановить так и не удалось, и солдаты, стоявшие на страже перед королевским шатром, до самого утра восторженно повторяли: «Боже, храни королеву!»
Минуло уже более двух недель с тех пор, как испанские корабли показались в виду английских берегов, а новостей с Ла-Манша почти не поступало. Прошел слух, что Дрейк захватил один из испанских галеасов не то с адмиралом, не то с вице-адмиралом на борту. Потоплен якобы крупный корабль из состава «Армады». Два корабля захвачены вблизи Флашинга. Английские потери пока, судя по всему, незначительны. Появление королевы вдохновило солдат, однако они отлично осознавали опасность положения. Лагерем стали, согласно подсчетам, около десяти тысяч человек — сила немалая, но отнюдь не непобедимая. Если испанцы высадятся на берег, долго этому воинству не продержаться; оно даже Лондон не защитит, ибо протянутые через устье реки цепи и длинные мачты рухнули, открыв тем самым захватчикам дорогу к сердцу страны.
На следующий день, 9 августа, Елизавета снова объехала лагерь, на сей раз в сопровождении герольдов и офицеров гвардии, охраны и музыкантов. Впереди нее ехали Лестер и комендант лагеря лорд Грей — и тот и другой в роскошных одеяниях, держа шляпы с плюмажем в руках. По обе стороны от королевы шли восемь пеших охранников, за ними фрейлины, и в конце процессии — гвардейцы.
В этот день королева не просто отвечала на приветствия. Она произнесла речь, трогательную и воодушевляющую одновременно, тщательно выбирая слова и обращаясь к патриотическому чувству соотечественников-подданных.
«Возлюбленный
