достоинства ответил: «Прежние, бывшие прежде меня, императоры справедливо и не без причины, я полагаю, — и притом основательно полагаю, — не прибывали к нему. Я же ради единства Церкви не то что на лошадях или корабле —
пешком отправился бы к нему, будь он даже на краю света». Было договорено, что Вселенский Собор состоится в ближайшие два года в Константинополе, чего, увы, не произошло [896].
В 1367 г. Кантакузен, тогда уже монах Иоасаф, имел возможность вновь встретиться с папским легатом Павлом и вторично отверг идею «присоединения» Восточной церкви к Риму, настаивая на непременном созыве Вселенского Собора. К сожалению, в который раз эта идея была отвергнута, что называется, с ходу папой Урбаном V, который настаивал именно на варианте «присоединения» [897].
«Великий раскол» Римской церкви, Пизанский Собор и «Вселенский» Собор в Констанце, прошедшие под лозунгом «Вселенский Собор выше папы», пробудили надежду на восстановление церковных отношений и примирения Востока и Запада. Но, во-первых, как отмечалось выше, конциляризм на Западе не смог победить Римскую курию, а, во-вторых, настрой западной богословской мысли был таков, что не только папа, но и остальные епископы считали, что грекам следует «присоединиться» к Римской церкви. Но и византийская делегация не стремилась вникнуть в существо латинской терминологии и аргументации. И уже с самого начала наиболее сведущим лицам было ясно, что едва ли намечаемый Вселенский Собор оправдает возлагаемые на него надежды [898].
Помимо папской гордыни, у церковной унии имелись и другие устойчивые противники. Для столичного архиерея и клира идея Кафолической Церкви уже давно секвестрировалась до «Греческой» церкви. «Вселенский патриарх» Константинополя осознавал свое достоинство и без Запада. Понятно, что уния с Римом в любом случае требовала от него какого-то самопожертвования, отказа от некоторых прерогатив, которые столичные архиереи получили именно в период обострения отношений с Апостольской кафедрой или даже уже после раскола 1054 г. А этого делать очень не хотелось.
Вообще, следует отметить, что Восточная церковь также не была свободна от недостатков. Варлаам, которого напрасно упрекали в латинофильстве и грекофобии, на самом деле довольно скептически относился к обычным доктринальным идеям Римской курии о превосходстве Апостольской кафедры. И потому его оценки состояния Константинопольской церкви заслуживают внимания. И Калабриец объективно отмечал, что, в отличие от латинян, у которых в Церкви присутствует строгая дисциплина и имеется централизующее начало в лице Римского папы, у греков все подвержено многочисленным случайностям и прихотям патриарха и клира. Как следствие, на Западе Евангельская заповедь крепнет и широко распространяется по всем землям, а на Востоке осталось совсем мало богословов, искусных в слове. В массе своей народ совершенно далек от понимания существа богословских споров, и благочестие византийцев находится не на высоте. Он подытоживает: «Некогда христиане горячим и смелым исповеданием своей веры обращали в христианство даже самых жесточайших гонителей своих. Теперь же мы видим на Востоке противоположное этому явление: восточные христиане в бесчисленном множестве обращаются в магометанство». Если мы примем эту точку зрения, то становится ясным, почему среди Константинопольских патриархов крайне редко встречались униаты [899].
Вторым противником унии выступали, конечно, Германские императоры и короли. Очевидно, при воссоединении Церквей политическая зависимость Римских епископов от них резко уменьшалась (пусть даже только гипотетически), если вообще могла сохраниться. А это означало полное поражение в правах самих германских государей, жаждавших сохранить за собой тот титул, который некогда получил из рук Римского епископа Карл Великий. Германцы также трепетно относились к имперской идее, собравшей некогда воедино их нацию, и совершенно не желали стать «простыми» королями. Другое дело — попытаться подчинить Восточную церковь Римскому престолу, что автоматически означало бы распространение власти Германского императора на всю территорию бывшей Римской империи. Но этого никогда не позволили бы сделать Византийские василевсы. Да и сам по себе такой ход требовал тщательного расчета, поскольку приводил к войне с могущественными османами. И все же германцы, конечно, склонялись ко второму варианту развития событий, т.е. варианту подчинения Константинополя Риму.
Совокупно эти обстоятельства привели к тому, что дело унии рассыпалось буквально на глазах. Постоянное наращивание объема обязательств, безумные гарантии, которые требовала Апостольская кафедра от деморализованных турецкими нападениями византийцев, отсутствие реальной военной помощи от Запада и в лучшем случае индифферентная позиция клира Восточной церкви к союзу с Римом — все это превращало в пыль любые униальные начинания Византийских императоров.
Это было тем более печально, что никакой альтернативы в получении помощи против османов у Византии не было, в чем император Иоанн VIII Палеолог открыто признался в доверительном разговоре с восточными епископами во Флоренции. «Не я первым начал вести эти переговоры, но вспомните, что отец мой, покойный император, послал блаженнейшего Иоанна в Италию, чтобы начать столь великое дело. Вы все хорошо знаете моего отца, и его исключительный ум, и его деяния. Он не только был лучшим из философов, но также и тончайшим толкователем догматов Церкви. Его собеседником и союзником был патриарх Евфимий, поистине исполненный добродетелями муж, точнейший в богословии. И столь великие и выдающие мужи не просто думали об этом деле единения, но начали его и стремились его завершить. Но время было неподходящим. Они оставили дело соединения Церквей нам в наследство, и мы все наши силы употребили на это дело. С этим сознанием я и патриарх всех вас собрали; и мы вместе прибыли сюда. Но вот время идет, а мы еще ничего не сделали. Не забывайте о нашем общем доме, что он в великой опасности, в кольце нечестия, а если что-то произойдет, то, думаю, страшнее этого трудно себе что-либо представить. Утверждаю, что гонения будут гораздо худшими, чем при Диоклетиане или Максимилиане. Поэтому оставим наши прения и споры, найдем какое-нибудь средство, как осуществить соединение Церквей, и этим удовольствуемся» [900]. Едва ли царь был услышан...
Мероприятие, могущее стать спасительным не только для Церкви, но и самой христианской цивилизации — османы очень боялись соединения военных сил Византии и Запада, — все более и более теряло в цене в глазах греков и латинян. Даже самые крайние униаты из византийцев не допускали мысли о возможности подчинения папе, тем более без соборного обсуждения догматических и обрядовых вопросов. И уже потому средний византиец изначально не доверял Собору, который потенциально мог сохранить за ним лишь часть богослужебной практики и традиций [901]. Конечно, при таких условиях никакая уния не имела шансов реализоваться, несмотря на титанические усилия Византийских василевсов.
«Императоры, вступившие на путь унии, могли утешать себя старой доктриной
