Приведенный материал позволяет сделать вывод о том, что перестройка господствующего класса на новых, в сущности уже феодальных, принципах началась задолго до тысячного года. Признаки этого процесса различимы уже в докаролингскую эпоху, в IX–X вв. он быстро набирает темп и принимает все более узнаваемые феодальные формы. О рыцарстве как таковом вряд ли правомерно говорить до XI в., но возникло оно отнюдь не в результате социально-политического переворота, пускай даже растянувшегося на несколько десятилетий, а в ходе длительной эволюции, измеряемой столетиями. В рамках этой эволюции (или революции, что в данном случае одно и то же) возникновение замков, складывание юрисдикционной сеньории и движение за "Божий мир", пришедшиеся на XI в., явились важнейшей вехой, которую правомерно считать решающим моментом в истории становления класса феодалов. Однако признание этого факта не должно заслонять нам многовековую историю трансформации античной элиты в средневековую.
3. Формирование феодально-зависимого крестьянства
Изучение истории социальных низов в докаролингский период затруднено состоянием источников. На протяжении двух с половиной веков, отделяющих творчество Цезария от "эпохи архивов", в нашем распоряжении крайне мало текстов, сколь-нибудь внятно рассказывающих о "младших" членах южногалльского общества. Исключение составляет завещание Аббона, но при всей ценности содержащихся в нем сведений, это все же изолированный документ. Сообщения остальных источников сводятся к отдельным штрихам, по которым восстановить цельную картину невозможно. В этой ситуации сосредоточиться следует на материалах раннекаролингского периода, соотнося их, по возможности, с фрагментарными свидетельствами предшествующих столетий и данными источников, созданных в других регионах.
В VIII–IX вв. трудящееся население Средиземноморской Франции складывалось из нескольких социальных групп: свободных (ingenui), вольноотпущенников (liberti), колонов двух категорий (coloni, accolae), лично несвободных, среди которых тоже были свои различия (mancipia, servi, cotidiani). О свободных и вольноотпущенниках сведений очень мало, и имеются они только в грамотах; о колонах и лично несвободных известно больше, главным образом благодаря Марсельскому полиптику. Некоторые упомянутые в нем термины (cotidianus, bacealarius, relevatus), вообще, не имеют аналогов в грамотах, поэтому возможности сопоставления данных грамот и политика ограничены.
Поскольку вопрос о мелких собственниках был рассмотрен выше, сосредоточусь на анализе положения зависимого населения.
В завещании Аббона свободнорожденные (ingenui), наряду с колонами, отпущенниками, сервами и рабами, упоминаются в составе формулы принадлежности. Но в отношении конкретных людей этот термин употребляется редко, и, судя по некоторым формулировкам, меру их свободы преувеличивать не стоит [3184]. В Марсельском политике из 63 "чужаков" (extranei), вступивших в брак с людьми монастыря, лишь один квалифицирован как ingenuus [3185]; не исключено, что, в отличие от всех других, он был свободным собственником. В современных полиптику грамотах местного происхождения и в некоторых дипломах термины ingenuus и liber применяются в отношении людей, стоящих вне вотчины [3186]. Так, в ряде иммунитетных дипломов говорится, что графы не имеют права взыскивать штрафы "с людей этой церкви, как свободных, так и рабов" [3187]. Конструкции типа "колоны, сервы или свободные", характерные для канцелярского языка некоторых районов Северо-западной Франции [3188], в дипломах, адресованных провансальским и септиманским вотчинникам, не встречаются. Поэтому вполне вероятно, что часть свободных, упоминаемых в этих дипломах, являются колонами [3189]. Сведения о свободных держателях в строгом смысле слова в дипломах редки. "Дозволяем также, — читаем мы в одном из них, — чтобы свободные люди, живущие в пределах и на земле этого монастыря, мирно владели землями, которые они с разрешения аббата и монахов вывели из запустения и возделывают, оказывая при этом монастырю надлежащие услуги, как подобает свободным" [3190]. Разумеется, это тоже клише, но иногда за ним стоят реальные факты. В одном дипломе о таких свободных держателях сказано, что они были испомещены на монастырской земле графами Гауселином и Бернаром по королевскому распоряжению; далее добавлено, что повинности они должны нести такие, чтобы "их свобода и знатность не потерпели урона" [3191].
О вольноотпущенниках есть разрозненные сведения в текстах VI в. Так, монастырские уставы запрещали принимать в обитель рабов, но на известных условиях (юный возраст, письмо от господина) дозволяли это для liberti; настоятель был не вправе, без согласия других монахов, отпустить монастырского раба на волю [3192]. Согласно завещанию Аббона, отпущенник платит патрону оброк [3193], обязан оказывать ему послушание, попытка самовольно уйти с предоставленной ему земли карается возвращением в рабство [3194]. В дальнейшем термин libertus почти не употребляется [3195], хотя документы, оформляющие отпуск раба на волю, не такая уж редкость. В IX–X вв. освобождение раба предполагает его независимость от бывшего господина, либо после смерти последнего [3196], либо сразу после акта manumissio [3197].
В дипломах франкских королей зависимое население того или иного сеньора часто названо mancipia [3198]. В данном случае это собирательный термин, восходящий к одному из древних римских обозначений имущества [3199]. Это значение понимал еще Цезарий [3200], но в дальнейшем оно было забыто, и слово mancipium характеризовало именно зависимых людей. Согласно А. Дюбле, специально изучавшему этот вопрос [3201], в раннесредневековых текстах термин встречается в трех значениях: 1) зависимый человек вообще — в этом смысле в одном дипломе говорится о mancipia diversi generis vel condicionis; 2) дворовый человек, не испомещенный на землю раб; 3) несвободный держатель, серв.
Марсельский полиптик служит примером неоднозначного применения термина. При описании конкретных людей он используется здесь во втором значении, при характеристике вотчины в целом — в первом. Во всяком случае, опись каждого поместья, включая и те, где не было ни одного манципия в узком смысле слова, начинается словами descriptio mancipiorum. Грамоты местного происхождения, особенно завещания, говорят в основном о манципиях-рабах, реже о манципиях-держателях [3202]. В тех же значениях, но менее часто, употребляется термин servus. Различие между двумя этими терминами не прослеживаются, даже когда они и фигурируют в одном и том же тексте [3203].
Для того, чтобы разобраться в этом вопросе, расширим круг источников. Термины mancipium и servus были синонимами уже в древности, их чередование достаточно часто обусловлено чисто литературными соображениями [3204]. Но это было не всегда возможно, хотя бы потому, что в классической латыни слово mancipium, в отличие от servus, — среднего рода и в этом качестве использовалось даже как пример в
