Внимания заслуживает также термин satelles, с этой точки зрения, почти не анализировавшийся [3150]. В классической латыни он обозначает слуг, вооруженную охрану, спутников [3151]. В этом значении его употребляли и церковные писатели поздней античности и раннего средневековья — из южногалльских авторов сошлюсь на Винцента Леренского [3152]. Однако зависели они прежде всего от лексики латинских переводов Библии, как Vetus Latina, так и Вульгаты [3153], где слово satelles фигурирует с негативным оттенком: "приспешники". Тон задал, видимо, Люцифер Калаританский, известный необузданным нравом и столь невоздержанный на язык, что, несмотря на очевидные заслуги перед католической церковью, он так и не был канонизирован — для IV в. случай почти невероятный. В его устах, satellites — это прислужники дьявола, к каковым он, естественно, причислял арианских епископов и самого императора Констанция. Сформулированная им антитеза servi Dei — satellites diaboli [3154] оказала заметное влияние на христианскую литературу последующих столетий, в том числе на Руфина Аквилейского [3155], Иеронима [3156], Августина [3157], Цезария [3158], Кассиодора [3159], Григория Турского [3160], Григория Великого [3161], многих других авторов [3162]. Это словосочетание настолько прочно вошло в обиход, что, вопреки здравому смыслу, в некоторых текстах сателлитом именуется сам дьявол [3163].
В историческом повествовании и политической публицистике термин satellites применяли главным образом в отношении воинов и челяди политических и идейных противников. Паулин Ноланский, наряду с "сателлитами" дьявола, говорит о "сателлитах" короля-арианина [3164], Виктор Витенский называет так людей арианского епископа Карфагена [3165], житие св. Юниана — воинов арианина Алариха, побежденного католиком Хлодвигом [3166], Григорий Турский — вооруженных сообщников ректора Прованса Динамия, преследовавшего марсельского епископа Теодора [3167], Юлиан Толедский — сторонников септиманского узурпатора Павла [3168], Мецские анналы — воинов сарацинского "царя" Атимы, осажденных Карлом Мартеллом в Нарбоне [3169]. Не приходится сомневаться, что речь идет о той же профессиональной и социальной группе, которая в ином по эмоциональной окраске контексте была бы обозначена как milites. В этом смысле характерно выражение satellitum militumque, употребленное Орозием в отношении "людей" Домициана [3170]. Термины satellites и milites редко встречаются в одном и том же источнике, но когда встречаются, выступают как синонимы; примером может служить написанное в X в. житие Геральда Орильякского. Разница лишь в том, что термин satellites употреблен здесь в отношении воинов противника Геральда, его же собственные дружинники именуются milites [3171]. Некоторые тексты оставляют впечатление, что для церковных авторов и satellites, и milites в равной мере олицетворяли угрозу, исходившую от светской власти [3172].
Однако раннее средневековье знало и вполне нейтральное или, по крайней мере, амбивалентное употребление слова satellites. Так, для Григория Турского, сателлиты — это "люди" не только обидчиков церкви, но и вполне добропорядочных и набожных людей [3173]. Хроника комита Марцеллина называет сателлитами сподвижников Аэция, убивших из мести императора Валентиниана [3174], что можно трактовать по-разному. Павел Дьякон говорит о "королевских сателлитах", никак не желая задеть короля Гримуальда [3175], Псевдо-Фредегар, столь же благожелательно, — о сателлитах Пипина Короткого [3176] и т. д. Сравнение двух текстов, повествующих об одном и том же событии, иногда позволяет сделать вывод о синонимичности этого термина термину vassus [3177]. В этом же значении термин употреблен в Фульдских анналах, притом в очень любопытном для изучения истории нарождавшегося класса феодалов контексте: под 880 г. встречается конструкция "королевские сателлиты со своими людьми" [3178].
В силу специфической эмоциональной окраски термина, он имел немного шансов быть запечатленным в грамотах — нашем основном источнике по истории IX–XI вв. В большинстве картуляриев, в т. ч. объемных, например семьи Тренкавелей, капитула Агда, аббатств Аниан, Желлон, Леза, Лерен, он отсутствует. Поэтому редкие употребления его заслуживают особого внимания. Сошлюсь на марсельский документ конца X в., в котором satellites упомянуты в качестве свидетелей и противопоставлены pagenses [3179]. Обычная формула такова: "все наши люди, как milites, так и pagenses", но она зафиксирована в актах только с середины XI в. [3180] Написанное вскоре после 1047 г. житие марсельского аббата Изарна еще не знает слова milites и называет "людей" важного сеньора и владельца замка satellites [3181]. В сходном значении этот термин использовали и в Лангедоке: "сателлиты города Нарбона" [3182] — это, конечно, "воины города Нарбона"; думаю, что есть основания видеть в них предшественников городского рыцарства, столь характерного для Средиземноморских районов Франций ХII–XIII вв. Наконец, в одной грамоте из архива аббатства Муассак говорится о "сателлитах", держащих феоды [3183].
Есть ли различия между терминами amici и satellites? В целом, это синонимы, но, в силу большого хронологического и географического разброса и разнообразия учтенных текстов, можно выявить некоторые нюансы. Так, у Григория Турского satellites — это, по преимуществу, вооруженные люди, чаще, чем amici, упоминаемые в связи с военными действиями, стычками, нападениями и прочими насильственными акциями, тогда как в житии св. Рустикулы с оружием в руках выступают именно "друзья". Перед нами следы поисков адекватных лексических средств для обозначения нового социального феномена: воина, находящегося в услужении частного лица. Показательно, что эту социальную группу все чаще рассматривают в одном ряду с дружинниками короля и его наместников. И это уже не солдаты, будь то рекруты-граждане или наемники на службе государства, а люди, приближенные к сильным мира сего.
Речь идет о докаролингской и раннекаролингской эпохах. Очевидно, что clientes VI и XII вв. разделяет целая эпоха. Совпадение терминов дает нам в руки путеводную нить, средство анализа, не более. Логика познания социальных явлений редко совпадает с логикой их функционирования, поэтому я меньше всего склонен абсолютизировать значение приведенных терминологических рядов. За исследуемый период социальное наполнение рассмотренных терминов изменилось не просто существенно, а качественно. Клятвы верности и дружбы (amicitia), регулярно встречающиеся на страницах Григория Турского, как известно, не стоили и ломаного гроша: их нарушали поразительно легко, не думая не только о совести и чести, но, как будто, и о собственной жизни. Как сильно отличаются они от феодальных клятв Х–XII столетий! Никак не идеализируя элиту этого времени, также проявлявшую и трусость, и вероломство, и жестокость, нельзя не увидеть, что она была конституирована неизмеримо прочнее, чем элита меровингско-вестготского времени, и обладала несравненно лучшими возможностями для самосохранения и развития. Не случайно, почти все знатные роды докаролингской эпохи канули в лету, уступив место новым семьям, возвышение которых началось с конца VIII в., но в массе
