чем свидетельские показания рустиков-мансионариев [3088]. Надел баккалария здесь никак не назван, но в некоторых лимузенских текстах IX–X вв. встречается термин baccalaria, обозначающий держание, меньшее, чем манс [3089]. В Лимузене же, а также в Керси, Руэрг и Жеводане известны образованные от этого слова топонимы [3090].
Спор о происхождении слова "баккаларий" ведется уже несколько столетий. За это время было предложено множество этимологий, большей частью, совершенно фантастических [3091]. К решению этого вопроса следует, видимо, подходить с учетом того, что этот термин, скорее всего, возник в крестьянской среде и характеризует в первую очередь молодость его носителя, предполагающую его несамостоятельность и неполноправие. Наиболее правдоподобной представляется этимология bach — по-кельтски: "маленький", "молодой" [3092], и близкое ему bachlach — "пастух", "слуга" [3093], хотя она и наводит на неприятные размышления о дистанции, отделяющей латинские тексты от разговорного языка изучаемой эпохи.
Став обозначением младшего, неполноправного члена семьи, слово "баккаларий" было скоро воспринято в рыцарской среде. Так именовались младшие сыновья, которые не только не имели доли в отцовском наследстве, но и находились всецело во власти старшего брата, без его разрешения не могли ни жениться, ни получить посвящение в рыцари. Соответственно, baccalarius — это не посвященный еще в рыцари воин или рыцарь, выступающий в поход один, без сопровождения вооруженной свиты, и потому без знамени. В дальнейшем термин стал употребляться и в другой социальной среде: так стали называть младших в "семье" каноников и даже не рукоположенных в священники клириков, а также не ставших полноправными членами цеха ремесленников и еще не получивших степени магистра школяров [3094].
С другой стороны, в Каталонии, начиная, по крайней мере, с XII в., баккалариями называли крестьянских парней, взятых в свиту сеньора. Со временем их служба конкретизируется и ограничивается военным делом. Баккаларии сопровождают господина в походе, сражаются рядом с ним, но никогда не возвышаются до положения рыцаря. Напротив, источники часто противопоставляют доблестное поведение рыцаря недостойному поведению баккалария. Соответственно, слово "баккаларий" начинают употреблять в уничижительном и даже ругательном смысле. Однако принадлежность к слою профессиональных воинов и постоянное вращение в рыцарской среде возвышали баккалариев над крестьянской массой и вело к их включению в господствующий класс, пускай на правах младших [3095]. В источниках IX в. встречается также термин juniores [3096], семантически близкий iuvenes XI–XII вв. и обозначающий дружинников или чиновников местных графов и магнатов [3097]. Не исключено, что в разговорном языке ему соответствовало слово baccalar.
Сведения о рыцарях, как и сведения о замках, неожиданно выплеснувшиеся на страницы источников в XI в., послужили краеугольным камнем для теории "феодальной революции". Не возражая в принципе против понимания этой эпохи как важнейшей вехи средневековой истории, я хотел бы, как и в случае с замками, предостеречь от переоценки социального новаторства, пришедшегося на XI в. Нельзя забывать, что проблема зарождения рыцарства, как и всякая другая, имеет не только онтологический, но и познавательный аспект; иначе говоря, следует задуматься над тем, каким образом это социальное явление, пусть в зачаточных формах, могло отразиться в наших текстах до появления в них термина, ставшего впоследствии его нормальным обозначением. Для Средиземноморской Франции с ее типологически ущербным и хронологически неравномерным набором источников такой подход особенно необходим.
Искомые сведения могут встретиться в самом неожиданном контексте и лексическом обличии. Так, в руссильонской грамоте 949 г., данной в пользу аббатства Куша, даритель (или писец — это извечная проблема) назвал своего небесного патрона, архангела Михаила "оруженосцем Господа" [3098]. Нужно ли пояснять, что такое было возможным только в том случае, если оруженосцы уже воспринимались как часть элиты? Сосредоточимся, однако, на менее индивидуальных случаях словоупотребления, с тем, чтобы, по возможности, проследить эволюцию терминов.
Сначала несколько слов о термине vassalus, в литературе последних лет странным образом отодвинутом в тень [3099]. В южнофранцузских текстах он встречается редко и характеризует преимущественно вассалов короны [3100]. Но в единичных случаях он употребляется и в отношении "людей" местных сеньоров, как светских, так и церковных [3101]. Отмечу также антропонимы типа: Bonus Vassalus, встречающиеся в текстах VIII–XII вв. [3102] Уместно сказать, что термин senior в интересующем нас значении активно употребляется уже в IX в. [3103]
Другой важный термин того же ряда — fidelis, известный с первых столетий средневековья [3104]. Чаще всего речь идет опять же о "королевских верных", причем как в формулах публичного объявления [3105], так и при обозначении конкретных людей [3106]. Но уже с середины X в. упоминаются "верные" графов [3107], виконтов [3108], епископов [3109], прево [3110] и нетитулованных сеньоров средней руки [3111]. Похоже, что в Лангедоке и Руэрг переосмысление термина произошло раньше, чем в Провансе, где оно зафиксировано лишь с XI в., хотя дисбаланс может объясняться и относительной бедностью дошедших до нас провансальских документов X в. Как бы там ни было, в XI в. по обе стороны Роны обещание fidels serai становится почти обязательным элементом "соглашений" между сеньором и его людьми [3112]. Таким образом, некоторые термины, употреблявшиеся в начале каролингской эпохи для обозначения дружинников и военной свиты, остались в ходу и после 1000 г. использовались как синонимы терминов miles и caballarius [3113].
Можно ли заглянуть дальше вглубь веков? Предпринимая такую попытку, следует задуматься о том, какие социальные отношения правомерно считать прообразом "собственно" феодальных и какие термины могут характеризовать нарождающуюся элиту средневекового общества, в частности, указывать на ее иерархическую организацию.
На первый взгляд, господствующий класс докаролингской эпохи предстает на удивление однородным, состоящим только из достаточно крупных и независимых друг от друга землевладельцев, которым противостоит, по сути дела, все остальное население. Социальное окружение этих магнатов — еще вполне античного типа. Например, в проповедях Цезария мы видим рядом с ними в основном рабов, колонов, других подвластных людей менее определенного статуса, отстоящих бесконечно далеко от своего господина и не вписывающихся не то что в правящую элиту, но и в гражданское общество как таковое. В соответствии с давней римской традицией, рабами являются даже управляющие поместьями. Профессиональные воины, о которых говорит Цезарий, находятся на государственной службе, что в условиях тогдашнего Прованса означало к тому же подотчетность чужеродному монарху, вестготскому или остготскому [3114]. Положение мало изменилось и двести лет спустя. Ministeriales и capitularii (сборщики податей) патриция Аббона [3115] уже не рабы,
