Первый отряд для постройки Ямальской заставы по указу Ивана Куракина посылался из Мангазеи. Но о нем ничего неизвестно. Очевиднее всего, недовольные решениями Ивана Куракина мангазейские воеводы под каким-то предлогом отказались от посылки стрельцов.
Первая поездка в устье реки Зеленой состоялась в 1624 г. Командовал тобольским отрядом из 20 стрельцов сын боярский Яков Шульгин. Известно, что отряд вышел на Березов 7 июня, где к нему присоединилось двадцать тобольских казаков. Вероятнее всего, что кочи Шульгина не смогли дойти до цели. Счастливее оказался сын боярский Федор Игнатьев. Ему, кажется, удалось побывать на заставе и вернуться в Березов. В 1626 г. на заставу ходил атаман Иван Бабарыкин с 34 тобольскими и березовскими казаками. Казак Василий Пустозерец взялся довести служилых до реки Зеленой, но 20 сентября Бабарыкин, не достигнув цели, вернулся в Березов. По его рассказу, на коче они шли три недели до устья Оби при сильных встречных ветрах, затем на парусе «бежали» два дня до Русского Заворота, где Тазовская губа впадает в Обскую. Здесь их встретил дождь и сильный ветер. Коч выбросило на кошку, а палубные павозки разбило. Шесть недель ожидал Бабарыкин перемены ветра, находясь в трех днях плавания от устья Зеленой. Ветер так и не изменился, а осенью ударили сильные морозы, в Обскую губу принесло с моря лед. В следующем году он взял с собой 23 человека и двух вожей и снова попытался пройти в устье реки Зеленой. Поход начался сразу после отступления льда из губы. Такое решение было правильным, и коч вошел в реку Зеленую. Плывя по этой извилистой реке, Бабарыкин перепутал волоки и вынужден был ни с чем возвратиться в Березов. Того волока, по которому ходили раньше поморы, он так и не видел. В 1628 г. ездил на реку Зеленую тобольский сын боярский Данила Низовцев. 28 мая его коч вышел из Тобольска, а 30 августа прибыл на Зеленую. Наказной памятью Низовцева обязывали идти на те места, где раньше побывал Бабарыкин.
После семидневного путешествия стрельцы и казаки уже еле тащили на себе павозки вверх по Зеленой, и когда пришли к стоянке Бабарыкина, выяснилось, что Бабарыкин ходил «не тою дорогою, которою наперед сего хаживали торговые и промышленные люди с Руси в Мангазею и из Мангазеи на Русь, потому что вож обознался». На поход до волока между Мутной и Зеленой Низовцеву уже не хватало времени, и он возвратился назад. Бесцельность и неосуществимость затеи с организацией заставы на Ямале стала очевидной даже самим тобольским и березовским воеводам. Поэтому в 1630 г. тобольский воевода Андрей Хованский просил Казанский приказ снять с него выполнение этой обязанности, сославшись на то, что не сможет держать служилых людей на Ямале и что у него нет людей, знающих старую мангазейскую дорогу. Он писал, что на Ямале нет леса, в Обской губе бывают встречные ветры, которыми разбивает кочи, а «в те поры из кочей и хлебные запасы мечут в море», и что от всего этого «будет мешкота».
Хотя воеводам и не удалось построить вооруженную заставу на Мутной и Зеленой, они все же добились прекращение мангазейского мореплавания. Поморская вольная дорога, по которой прошли на свой страх и риск в глубинные районы Сибири сотни отчаянно смелых людей, перестала существовать. И прямая связь Поморья с Мангазеей оборвалась.
Как болезнь, переживала Мангазейская земля запрещение морских плаваний крестьян северных областей. Внешне в мангазейской торговле и промыслах изменений не произошло. Пока все оставалось на старом месте. Более того, в городской деятельности и промыслах наблюдалось оживление. В этом Данила Наумов убедился сам, когда просматривал сухие и скучные цифры таможенных книг Мангазейского уезда. В книге 1630 г. сбора таможенного головы Ивана Толстоухова имелось 2350 записей о предъявлении упромышленных соболей. Промышленники предъявили 78 989 шкурок ценного сибирского зверька. В годы воеводства Наумова этого уже не было: соболь по всей Сибири был выбит, а промыслы пришли в упадок. Вызывал восхищение перевод стоимости этих шкурок на деньги. Если считать, что каждая шкурка соболя стоила тогда на русском рынке не меньше 5 рублей, получалась громадная по тому времени сумма. В других таможенных книгах отыскались и более крупные цифры добычи «соболиной казны». В таможенной книге 1636 г. показано 87 210 упромышленных соболей, что в пересчет на деньги составляло сумму, близкую к полумиллиону рублей, т. е. сумму, равную всему годовому доходу царского двора в 70-х гг. XVII в. Всего по таможенным книгам за 1630–1637 гг. (7 лет) через мангазейские таможни прошло 477 469 соболей стоимостью 2 387 345 рублей.
Поразился мангазейский воевода и тому, как сравнительно небольшая артель, состоящая из двух-трех десятков покрученников, снаряженных на средства одного-двух торговцев, добывала огромное количество соболиных шкурок. В таможенных делах Наумов отыскал, например, два таких случая. В 1637 г. в Мангазею прибыла артель Василия Дрягина, Ивана Пеунова и Девятого Черткова, состоявшая из 22 промышленников. Она предъявила таможне 9084 соболя. Другая артель — артель Василия Бухрякова из 113 человек зарегистрировала в мангазейской таможне 33 116 соболей. И что еще изумляло: требовался сравнительно небольшой вклад капиталов в промысел и торговлю, чтобы получить такую прибыль, совершенно немыслимую во времена Данилы Наумова. Он взял наугад первые попавшиеся ему цифры и подсчитал прибыль. В 1630 г. на реку Таз прибыло 928 человек, товары которых таможня оценила в 27 047 рублей 8 алтын и с которых собрала 674 рубля пошлины. Таким образом, в среднем на каждого промышленника приходилось на 30 рублей товаров. А соболей они могли добыть при таком удачном промысле, как в артели Василия Бухрякова, до 272 000 штук. Таким образом, если шкурка соболя в Сибири стоила 1 рубль, то каждый участник этой артели получал прибыль 970 рублей, что в 32 раза превышало израсходованные средства. И действительно, в таможенной книге этого же 1630 г. имелась запись: «441 промышленник предъявил таможне 32 872 соболя». Вот теперь Наумов понял, почему в Москве и по всей Руси ходила слава о Мангазее как «о златокипящей землице», почему, пренебрегая опасностями на море и в тайге, шли в Мангазею тысячи и тысячи людей.
Кто же снаряжал экспедиции в Мангазею после запрещения морского хода? Были ли это те же самые крестьяне Поморья или другие люди? В архиве отыскалась перепись мангазейских торговцев, составленная в 1640 г. по случаю оценки «государевой соболиной казны». К оценке привлекли самых крупных купцов, бывших тогда в Мангазее. Имелись ссылки на фамилии семи царских гостей — Надея Светешникова, Осипа Елизова, Василия Гусельникова, Петра Унбина, Кирилла Босова, Исака Ревякина, Иохима Юсова. О многих из них Наумов слышал еще в Москве от их сыновей, внуков и племянников, живших в Замоскворечье. На средства их снаряжались в Мангазею караваны судов и артели промышленников, среди которых были и поморы, но они ехали в Сибирь не своеужинниками, а покрученниками, «наймитами», людьми подневольными. Теперь в Мангазею ходили и крестьяне средней полосы России, работавшие по найму в торговых артелях. Многие поморские крестьяне, отправившись в Сибирь, не доходили до Мангазеи. Для них запрещение Мангазейского хода означало еще большее закабаление и разорение. И в то же время это была победа русского, главным образом московского, купечества и той части помещиков, которые втянулись в торговлю и промыслы. В их руках оказались и пути в Мангазею. После 1620 г. ухудшилось экономическое положение восточных районов Холмогорского уезда. Повсеместно наблюдалось запустение ранее процветавших городов и слобод. Ижемская и Усть-Цилимская слободки, например, уже к 1638 г. почти наполовину пустовали: из 63 дворов оставалось всего лишь 39, потому что «жилецкие люди» «разбрелися кормитца в русские и сибирские города», — говорилось в одной из переписных книг того времени. Бежали от государевых поборов или уехали в Сибирь и многие жители Пустозерска. Их всегда можно было встретить на «Черезкаменном пути» на самой тяжелой работе. Это они перевозили «русские товары» на волоках, водили весной и осенью лодки и паузки по мелким уральским речкам. Правда, «Черезкаменный путь» осваивался издавна, но только поморы знали, как водить караваны более близкими и безопасными тропами.
«Черезкаменный путь» считался тяжелым и опасным. Со среднего течения Печоры он разветвлялся: одна ветвь шла по правому притоку Печоры — реке Усе к острогам Уральских гор и оттуда через Камень в реку Собь до Обдорского острожка; другая — правыми притоками Печоры — реками Илычем и Щугором подходила к Среднему Уралу и дальше вливалась в Северную Сосьву и шла на Березов (см. рис. на стр. 35). Общая протяженность второй ветви превышала 3 тысячи верст.
Уже в конце XVI в. «Печорою рекою» ходили «в судех с великими товары» «многие люди» из Пустозера, с Пинеги, Мезени и Ваги. Этим путем ездили в Сибирь воеводы, двигались войска, провозили «для поспешания» государеву соболиную казну. Но охотнее всего пользовались «Черезкаменным путем» в обратном направлении для перевозки мехов, так как транспортировка тяжелых грузов стоила очень дорого. К тому же проход по «Черезкаменному пути» был возможен только в летние месяцы, зимой им пользовались очень редко.
