Выход все же был найден. Как отметил в своих воспоминаниях В.Х. Даватц: «По инициативе молодого энергичного журналиста подпоручика Шевлякова организовалась "Устная газета", где 2—3 раза в неделю в городе и лагере читались сводки газет всех направлений, собственные статьи, фельетоны, рефераты»{123}. Первый «сеанс» газеты состоялся 29 марта 1921 г. в помещении солдатской читальни. Командование сначала с недоверием отнеслось к инициативе Шевлякова. Опасались возврата к настроениям армии 1917 г., митингам, беспорядкам, агитации, направленной против командиров. Однако опасения не подтвердились, видно, армия уже переболела вирусом окопной демократии.
Вскоре посыпались заявки на проведение сеансов газеты от училищ, отдельных частей, поэтому решили расширить географию и тематику выступлений, организовать две редакции: одну в городе, другую в лагере. Впоследствии обе редакции объединились.
Всего было более 500 выступлений «устной газеты». Они собирали многочисленную аудиторию. На сохранившихся снимках того времени видны сотни людей, жадно вслушивающихся в слова выступающих. Некоторые сеансы носили элементы театрализации. Например, в связи с 60-летием со дня рождения А.П. Чехова местной драматической группой были тут же показаны спектакли «Хирургия», «Предложение» и «Медведь»{124}.
Беспокоило, конечно, большое число беженцев. Еще 12 января 1921 г. они были сведены в специально созданный батальон и размещались рядом с войсками. Это была очень разношерстная публика. Кроме бывших военнослужащих здесь оказалось немало людей, попавших в Крым в конце войны случайно и по разным причинам не покинувших корабли в Константинополе. Было еще около 1200 человек так называемых «иностранцев», считавших себя таковыми после поражения в Крыму. Как правило, это были люди, родившиеся и выросшие в России, служившие в ее армии, но по национальному признаку принадлежавшие к кавказским, прибалтийским и другим народам. Большинство из них составляли грузины, латыши, литовцы, поляки, румыны, закарпатские украинцы. Некоторых уже отправляли из Галлиполи в Константинополь, но французы их возвращали назад, требуя все новых документов.
Чтобы держать ситуацию в этом батальоне под контролем, он, как и в воинских частях, был разбит на подразделения, во главе которых стояли строевые командиры. Но беженцы, решившие порвать с армией, плохо подчинялись воинским порядкам. К лету 1921 г., когда наиболее активная часть беженцев схлынула, батальон представлял собой уже массу инертных, ничем не занятых людей, потерявших всякую перспективу в личной жизни.
Многие приезжали сюда, влекомые слухами о готовящихся отправках то в Бразилию, то в Советскую Россию, то в балканские страны. Некоторые беженцы самостоятельно покидали батальон и исчезали в неизвестном направлении.
Примечательно, что беженцев было значительно меньше из Корниловского, Марковского и Дроздовского полков, чем из Алексеевскою, сформированного из разрозненных частей — остатков непосредственно Алексеевскою и Самурскою полков, а также 13-й и 34-й дивизий. Заметно было, что в беженский батальон из пехоты уходило больше, чем из кавалерии, где до последних дней сохранялось ядро старых полков и где связь между людьми была значительно крепче.
Показательны и общие цифры беженства. Через этот батальон со дня его сформирования прошло 3650 человек. Кроме того, лагерь покинуло, помимо батальона, уйдя группами непосредственно из частей в Болгарию и Бразилию, 1796 человек. Другими словами, пятая часть корпуса оставила Галлиполи до его исхода в балканские страны. При этом солдат было больше. Из них на положение беженца перешел каждый четвертый, а из офицеров — каждый шестой. Возвратившихся в Советскую Россию оказалось немного — 3,67%, при этом офицеров — чуть более половины процента{125}.
Галлиполийцы, как и те, кто поселился в это время на Лемносе и в Чаталдже, живо интересовались событиями Гражданской войны, еще продолжавшейся в Сибири и на Дальнем Востоке. Говорили о своей скорой переброске туда. Разговоры о возможном участии врангелевцев, в основном казаков, в боевых действиях на Дальнем Востоке не были случайны. Так, Г. Раковский пишет, что упоминавшийся генерал П.Н. Калинин и его штаб «…начинают разрабатывать план переброски казаков на Дальний Восток, к атаману Семенову. Эти мысли инспирировались майором Такасахи, представителем покровительствовавшей авантюристу Семенову Японии при ставке Врангеля и представителем атамана Семенова, товарищем прокурора Покровским, братом известного на Юге России ген. Покровского»{126}.
О планах белых становится известно в Москве. В обзоре сведений русской военно-морской разведки в Лондоне сообщается:
«При посредстве майора японской службы Танашики (У Раковского упоминается фамилия Такасахи. — Н.К.) на состоявшемся свидании Врангеля с генералом японской армии Ушиди состоялось соглашение с атаманом Семеновым…»{127}
Советское руководство предусматривало такой вариант развития событий, но вскоре никаких особых мер принимать не пришлось. Получилось так, что поначалу планы Врангеля поддержал Верховный комиссар Франции генерал Пелле, испросив на это разрешение у своего руководства. Из Парижа последовал категорический ответ: «Что же касается, наконец, отправки русских беженцев на Дальний Восток, предусматриваемой в Вашем письме № 222, об этом не может быть и речи. Мы заявили британскому правительству, которое обеспокоила возможность подобного шага, что мы не помогали и не будем помогать подобной отправке»{128}.
Отчаянные головы все равно пробирались к атаману Семенову, как, например, полковник A.M. Назаров. В войсках он приобрел известность после дерзкого, но неудачного десанта на Дон летом 1920 г. Теперь же он самостоятельно пробрался в Сибирь, организовал там белогвардейский партизанский отряд, но вскоре вместе с ним погиб во время налета на приграничный населенный пункт.
Как вспоминает штабс-капитан Г.А. Орлов, в газетах в это же время появились сообщения о готовящемся формировании международного корпуса для борьбы с Советами, а в немецкой печати было опубликовано интервью генерала Гофмана, участника Брестских переговоров со стороны Германии. Посчитав создание этого корпуса вопросом уже решенным, генерал говорил об участии в нем немцев и даже излагал план будущих боевых действий{129}.
После такого сообщения в Галлиполи сразу же распространился слух о возможном формировании второго корпуса, в который войдут кроме галлиполийских все другие части Белой армии, вытесненные с территории России. На должность командира корпуса прочили генерала Юденича, а главнокомандующего обоими корпусами — барона Врангеля. Но постепенно ажиотаж стал стихать, а вскоре все заслонило известие о восстании в Кронштадте.
Первые сообщения о восстании поступили в Галлиполи в начале марта 1921 г. и вызвали настоящий восторг у «сидельцев». Ведь восстали не традиционные, как тогда считалось, противники советского строя — кулаки или казаки, — а красные матросы. Газеты из европейских стран и Константинополя обычно опаздывали на несколько дней и расхватывались тут же. Вскоре из них можно было узнать о том, что кронштадтцев поддержали уже двенадцать губерний и власть большевиков там якобы пала, что Петроград и Москва тоже вскоре будут захвачены восставшими. В печати появились призывы идти на помощь восставшим, сообщалось, что собираются пожертвования от крупных банков в Париже и что Торгово-промышленный союз активно участвует в снабжении кронштадтцев продовольствием. Кульминационным моментом этих дней стало воззвание, с которым мятежники обратились ко всему миру.
Многим тогда казалось, что обращение адресовано ему лично: «Мы, матросы, красноармейцы и рабочие восстали против коммунистов, которые в течение трех лет льют невинную кровь рабочих и крестьян. Мы решили умереть или победить. Но мы знаем, что вы этого не допустите. Мы знаем, что вы придете на помощь довольствием, медикаментами, а главным образом военной мощью. Главным образом мы обращаемся к русским людям, которые оказались на чужой земле, мы знаем, что они придут к нам на помощь». Текст этого воззвания получил потом известность и в Советской России, после того как его привел К.Е. Ворошилов в одном из своих выступлений в Екатеринославе{130}.
Обстановку этих дней в русских военных лагерях убедительно передал в своих воспоминаниях М. Критский. «Все, — пишет он, — высчитывали сроки, когда подойдут корабли, чтобы везти нас на помощь матросам. Поднял восстание Антонов, и все верили, что им взята Москва. Поджидали час от часу, что Буденный взбунтуется и вызовет Русскую армию — ведь вахмистр царского полка…»{131}
