Казалось, Сталин мог быть удовлетворен. Большинство поддержало его. Однако на состоявшемся после съезда организационном Пленуме ЦК он придал вопросу неожиданный для всех оборот.
Поднявшись на трибуну, он сделал заявление: «Я думаю, что до последнего времени были условия, ставившие партию в необходимость иметь меня на этом посту как человека более или менее крутого, представлявшего известное противодействие оппозиции. Сейчас оппозиция не только разбита, но и исключена из партии. А между тем у нас есть указание Ленина, которое, по-моему, нужно провести в жизнь. Поэтому прошу Пленум освободить меня с поста Генерального секретаря, уверяю вас, товарищи, что партия от этого только выиграет».
В период разгула борьбы с так называемым культом личности то, что на протяжении своей деятельности Сталин пять раз подавал заявления об отставке, тщательно скрывалось не только от обывателя. Об этом не знали даже историки.
В этом нет ничего удивительного. У партийных посредственностей и конъюнктурных сочинителей истории не хватало воображения, чтобы объяснить эти факты, очевидно, не вписывающиеся в гротескный портрет властолюбивого «тирана». Позже, когда эти сведения все же просочились в печать и стали достоянием общественности, их начали объяснять коварством Сталина и хитрым расчетом в борьбе «за власть».
И мало кто задумывался о рискованности таких просьб. Даже при признании безусловного его дара в знании большой политической сцены, он не мог быть гарантирован от возможности непредсказуемого поведения других действующих лиц. В каждом из этих случаев его просьба могла быть удовлетворена.
Конечно, Сталину нельзя отказать в умении безошибочно улавливать психологический настрой и особенности ситуации. Но «слово не воробей...», и произнесенное не келейно, а в компетентной аудитории, оно могло перевесить чашу весов не в его пользу.
Он не мог не учитывать этого. Однако предложение Ленина о его перемещении с должности Генсека не могло не задеть самолюбия Сталина. И он сделал осознанный шаг, свидетельствовавший о его обладании чувством политической чести.
Впрочем, сделав заявление, Сталин абсолютно ничем не рисковал. Ибо дело заключалось не в должности, а в самом Сталине. И в действительности никто из его коллег по Политбюро и ЦК открыто не посягал на занимаемый им пост. Сам по себе пост Генерального секретаря никогда не признавался в их глазах «властью». И это было действительно так.
Ни Маркс, ни Ленин, ни Сталин не были лидерами по партийным должностям. Это позже, после смерти Сталина, пост Первого секретаря стал считаться символом власти. Но если усматривать гипотетически в его действиях расчет, то он заключался в том, что Сталин осмысленно решил расставить точки над не оставляя недомолвок и кривотолков по отношению к дальнейшей своей роли в партии. Это был честный и открытый ход, и он требовал определенности в признании его авторитета как вождя партии.
Но вождь не должность, а объединяющий личностный потенциал. И представляя в партии голос здравого смысла и умеренности, деловитости и подчеркнутой необходимости единства в противовес необузданным устремлениям левых и правых экстремистов, он уже являлся вождем.
Конечно, пост Генерального секретаря давал ему определенные преимущества с точки зрения обеспечения поддержки партийного аппарата, но одновременно он налагал и груз рутинной неблагодарной работы. Но именно этим другие «кандидаты в вожди» заниматься не умели и не хотели. Как раз это отвращало Троцкого от предлагаемых должностей, в том числе и Председателя Совнаркома К тому же этот пост, тоже требовавший напряженной работы, не давал автоматически звания вождя.
Говоря короче, то, что Сталин впоследствии добился положения, при котором его авторитет стал непререкаем, являлось следствием широты его ума, исключительной работоспособности, тяги к труду.
Пленум отверг его просьбу об отставке, и спустя три года, рассказывая об этом событии, Сталин имел полное право утверждать: «Съезд обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос, и все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Что же я мог сделать?
Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал и не имею права убегать, ибо это было бы дезертирством. Человек я... подневольный, и когда партия обязывает, я должен подчиниться. Через год после этого я снова подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться. Что же я мог еще сделать?»
Это признание сделано им уже после окончательного разгрома оппозиции. Но летом 1924 года все еще было впереди. Круг проблем, которыми занимается он в это время, широк и многообразен. В июне он пишет статью «Еще раз к национальному вопросу»; проводит несколько совещаний с учеными о возможности сохранения тела Ленина; выступает по проблемам состояния Красной Армии, внутренней торговли и потребительской кооперации.
Он обращает внимание и на политико-воспитательную работу. Выступая 4 августа на Оргбюро, он говорит о развитии пионерского движения. Там же он произнес речь «О комсомольском активе в деревне» и сделал доклад «О воспитании ленинского призыва».
Конечно, Сталин понимал важность воспитания молодого поколения. Но он не разделял популистских постулатов и, полемизируя с заявлением Троцкого о молодежи как о барометре партии, трезво подчеркивает: «Барометр нужно искать не в рядах учащейся молодежи, а в рядах пролетариата... 200 тысяч новых членов партии — вот барометр».
Его деловая активность казалась неисчерпаемой. Но в его занятиях, в круге обступавших его вопросов нет даже потенции для обвинения в борьбе за власть. Наоборот, трудно представить более прозаические дела, которые занимают в 1924 году внимание Генерального секретаря.
Обязанности, постоянно прибывавшие в повседневной его «груде дел», можно далее назвать далекими от политики. 12 июня его избирают членом комиссии Пленума ЦК по работе в деревне, а через две недели — в комиссию по работе среди работниц и крестьянок. Он неоднократно выступает о задачах партии в деревне, беседует с представителями Тамбовской, Орловской, Воронежской, Курской губерний по вопросам черноземной полосы.
V съезд Коминтерна прошел в Москве с 17 июня во 8 июля, уже в его ходе, 20 июня, Сталина избрали председателем польской комиссии Коминтерна. 3 июля он выступил на заседании этой комиссии с речью. На самом съезде Сталин не выступал и был представлен делегатам неофициально.
Рут Фишер писала о своих впечатлениях: «Покуривая трубку, облаченный в характерный китель и веллингтоновские сапоги, он мягко и вежливо беседовал с небольшими группами, являя собой новый тип русского вождя. На молодых делегатов произвел впечатление этот революционер, высказывающий отвращение к революционной риторике, этот твердо стоящий на земле практик, чьи быстрые действия и современные методы помогут решить все проблемы в изменившемся мире. А вокруг Зиновьева люди были какие-то старые, нервные, старомодные».
В ходе откровенных бесед Сталин убедился в незначительном влиянии иностранных компартий на политические события в своих странах. И 22 марта 1925 года в статье «К международному положению и задачам компартий», опубликованной в «Правде», он писал: «Нельзя овладеть массами пролетариата, не овладев профсоюзами... не работая в них и не приобретая там доверия рабочих масс. Без этого нечего и думать о завоевании диктатуры пролетариата».
Было бы, конечно, неправильно утверждать, что, приняв сложное ленинское наследие, Сталин сразу пошел дорогами побед и славы, не испытывая затруднений и неудач. Так быть и не могло. На дальнейшем пути его подстерегали самые неожиданные препятствия и трудности, враждебность и предательство.
Это зависело как от конкретных людей, так и от внешних и внутренних обстоятельств. Словно опровергая обвинения Сталина Лениным в «пересаливании» проблем по национальному вопросу и незаслуженность критики им Орджоникидзе и Дзержинского, в конце августа 1924 года было подавлено меньшевистское восстание в Грузии. Не все оказалось так ясно и просто в этом вопросе, как виделось Ленину из «больничной» комнаты, не все было просто и во взаимоотношениях Сталина с коллегами по руководству.
Расклад сил в руководстве партии оставался многовариантным, и Ленин был прав, опасаясь за будущность своего детища. Большевистская партия никогда не представляла собой чего-то единого. И хотя Ленин благоразумно не назвал прямо официального своего преемника и умелой «критикой» Сталина создал благоприятную ситуацию для его поддержки, формально «наследником Ильича номер один» рассчитывал стать Зиновьев.
