В апреле 1757 г. Апраксин перешел Двину и произвел в своей главной рижской квартире общий смотр войскам. На этот воинский праздник он пригласил дам и все высшее общество — городские стены, окна и даже крыши домов были переполнены зрителями. Под всеобщие приветствия полки промаршировали стройными рядами. Проходя, офицеры салютовали шпагами, знамена склонялись. На всех солдатах были аккуратные мундиры, сверкало начищенное до блеска оружие и снаряжение. Поверх шляп красовались зеленые ветки, а на головах гренадер покачивались пучки перьев. «Великолепное зрелище» — так отозвался об этом смотре начинавший свою военную карьеру поручик Архангелогородского полка Болотов.
В мае Апраксин «для прикрытия магазинов» занял Ковно на Немане, а русский авангард Броуна (15 тыс. чел.) — Митаву. Лопухин и основная часть армии (32 тыс. чел.) сосредоточились вокруг Риги. Румянцев с 4 тыс. кавалерии перешел Двину у Динабурга. Салтыков командовал «десантным отрядом» в Ревеле (10 тыс. чел.), который морем должен был отправиться к берегам Пруссии. Еще 17,5 тыс. чел. задерживались у Дерпта и Пскова. Генерал-майор Кастюрин, бригадир Краснощеков, майоры Гаке и Суворов еще только подходили к Вильне. Если не считать нерегулярных войск, то вся эта масса вследствие множества impedimenta[45] двигалась довольно медленно — не более 10–12 км в день. Уже начали чувствоваться все затруднения со снабжением такой армии в подобной стране; недостаток скота восполнился ожидавшимся из Украины только в сентябре. Кроме того, в это время полагалось соблюдать пост, и на маршах это истощало людей. Апраксин писал в Конференцию: «Правда, указом блаженной и вечно достойной памяти императора Петра Великого повелевается солдат в том случае (во время похода. — Д.М.) в пост мясо есть заставлять, но я собою силу этого указа в действо привести не дерзаю <…>, но нужно для их выздоровления сей способ употребить, ибо в сей земле ни луку, ни чесноку найти нельзя, а солдаты в постные дни тем и питаются»[46]. Как видим, даже по такому второстепенному делу главнокомандующий должен был сноситься с Конференцией. Эта последняя передала его донесение на усмотрение императрицы, которая переадресовала его Святейшему Синоду. Синод дал свое согласие, но оно прибыло лишь после Петровского поста, в июне 1757 г.
Только 23 июня левое крыло русской армии, составлявшее ее авангард, под командованием Фермора выступило из Полангена и перешло прусскую границу. 30-го оно сосредоточилось у Мемеля. Почти одновременно появилась и эскадра Вальронда, состоявшая из шести судов с бомбардирскими орудиями.
Появление длинных донских пик уже вызвало панику среди прусского населения. Несмотря на призывы Апраксина щадить мирных жителей, донцы повсюду грабили скот, лошадей и даже уводили людей. Крестьяне со своими стадами прятались в лесах, а чиновники, забрав документы, укрылись в Мемеле. Эта крепость с обветшалыми укреплениями имела 80 разнокалиберных орудий, ее гарнизон состоял всего из одного батальона.
Апраксин предполагал начать кампанию со взятия Мемеля. К этому его побуждала слабость оборонительных средств крепости и пассивность Левальда. Однако противные ветры задерживали в Виндаве[47] эскадру Льюиса, перевозившую корпус Салтыкова и осадную артиллерию. Задерживался и Фермор, который должен был принять командование левым флангом.
8 июня Апраксин приказал ему: «Прибыв в Мемель, через обсылку сдачи города требовать, с таким подтверждением, что в противном случае никто пощажен быть не имеет. Если же (Фермор) какого сильного сопротивления тамо нашел бы, то в таком случае, заняв свой пост, ожидал бы осадную артиллерию и велел бы из галер в способных местах казаков на берег высаживать и набеги даже до ближних к Кёнигсбергу мест чинить, и, таким образом, по прибытии осадной артиллерии формальную атаку чинить»[48]. Фермор имел тогда свою главную квартиру в Либаве (Курляндия). Он отвечал, что у него всего семь пехотных полков общим числом 321 офицер и 8281 солдат вместо 27 тыс., назначенных для него Апраксиным, и поэтому нужно еще подождать.
13 июня Салтыков высадился в Либаве, люди его были измучены штормами, две галеры потеряны. На следующий день он уже переправил на берег осадную артиллерию, и тогда же прибыл Краснощеков с 1800 казаками. Пехотным полкам еще пришлось дожидаться своих пушек и обозов, которые флот доставил только 21 июня. Теперь уже можно было начинать осаду. 20 июня выступил авангард Фермора, а затем и его основные войска, разделенные на три бригады, всего 16 тыс. чел. вместо 27 тыс.[49] Шедший впереди авангарда с летучим отрядом из 700 казаков и гусаров генерал-майор Романиус должен был распространять воззвания к населению. Тем, кто не окажет сопротивления и подчинится, были обещаны императорская милость и защита. Начальникам разведки рекомендовалось брать заложников из высших слоев и не трогать всех остальных; если же население будет сопротивляться, реквизировать скот и имущество, но не жечь деревни[50].
В шесть часов утра 30 июня военные действия начала эскадра Вальронда. Это были первые выстрелы русско-прусской войны. Осаждающие приступили к бомбардировке города и цитадели с моря. В Мемеле сразу возникло несколько пожаров, но их быстро потушили.
Тем временем командовавшие сухопутными силами Фермор и Салтыков, произведя рекогносцировку, пришли к заключению, что штурм крепости невозможен и нужно приступить к правильной осаде.
После нескольких часов жестокой канонады Фермор отправил к коменданту парламентера, но подполковник фон Руммель от переговоров отказался и зажег предместья.
При свете пожара русские генералы определили места для своих батарей, и всю ночь продолжалась работа по их установке. В шесть часов утра 1 июля осадные мортиры и гаубицы поддержали огонь морской артиллерии.
К утру 2 июля на такую ничтожную дыру, каким был Мемель, было потрачено уже 982 снаряда. Гарнизон довольно активно отвечал, но не мог принести особого вреда неприятелю ни на суше, ни на море. Русские начали рыть траншеи и подводить апроши[51]. 3-го числа фон Руммель запросил разрешения отправить курьера к Левальду на предмет сдачи крепости, но Фермор не согласился на это. Осадные работы быстро продвигались, сила огня не ослабевала, и фон Руммелю пришлось поднять белый флаг. Предложенные им условия сдачи были, по выражению г-на Масловского, «в высшей степени дерзки»: свободный пропуск всего гарнизона с воинскими почестями, а также гражданских властей, денежной казны и вообще всего государственного имущества. Фермор согласился только на свободный выход гарнизона при оружии, но без почестей. Фон Руммель сдал крепость и занял своим гарнизоном Лабиау.
5 июля Фермор вступил в Мемель и на следующий день отправил донесение Апраксину, который выразил недовольство слишком мягкими для неприятеля условиями. И на самом деле, гарнизон из 800 человек, противостоявший 16 тысячному корпусу и подвергавшийся бомбардировке с суши и моря, не имел иного выхода, как сдаться на милость победителя. Нельзя было выпускать этот батальон, который Левальд хотел сделать ядром будущего ополчения. Успех Фермора отнюдь не стал славной победой: крепость сдалась лишь после бомбардировки, апроши оказались бесполезными. Не имело ни малейшего смысла держать здесь все 16 тыс. чел., вполне хватило бы и половины того, а остальных, в особенности казаков, лучше было использовать для других целей.
При вступлении в город Фермор приказал отслужить в лютеранской церкви благодарственный молебен. Эту неприятную для прусского верноподданного обязанность исполнил настоятель Вольф. Для своей проповеди он взял плач Иеремии на развалинах Иерусалима{31}. Сограждане оценили такую смелость, да и сам Фермор не осудил его. Затем чиновникам и всем жителям города пришлось принести присягу на верность императрице Елизавете, поскольку подразумевалось, что завоеванное останется теперь в ее владении. Фермор занялся возвращением разбежавшихся горожан, измерением глубин в порту, восстановлением укреплений, доставкой припасов и реквизицией лошадей, которых так не хватало русской армии. Главнокомандующий приказал оставить в Мемеле гарнизон и часть эскадры, а другие корабли должны были крейсировать у прусских берегов. Фермору же надлежало незамедлительно идти на Тильзит.
Хотя авангард выступил уже 21 июля, сам он покинул Мемель лишь 26-го. Стояла удушающая жара, как это нередко случается в местах, отличающихся чрезмерным перепадом летних и зимних температур. Чтобы поберечь людей, Фермор запретил проходить более двадцати километров день, что надлежало делать в два приема — после двух часов ночи и после пяти вечера. 27 июля у Тильзита появился казачий разъезд, захвативший одного припозднившегося горожанина. 29-го поручик Владимирского полка передал требование сдать город и крепость на капитуляцию. 30-го Фермор мог уже видеть городские стены собственными глазами. Укрепления здесь были в еще худшем состоянии, нежели мемельские; в гарнизоне насчитывалось всего четыре роты ополчения, и он даже не пытался оказать сопротивления. В миле от Тильзита Фермора встретила депутация духовенства и городских властей, которая «нижайше просила его взять город под свое покровительство и в знак покорности тут же принесла присягу на верность царице». Фермор отвечал на это с изысканной любезностью. На следующий день, 31 июля, русский авангард вступил в город. Гренадеры встали на посты при пушках по всем площадям. Гражданская гвардия Тильзита с оружием продефилировала перед ратушей и приняла присягу. В церкви отслужили благодарственный молебен и была произнесена проповедь о милосердии Господнем. Все чиновники, все пасторы окрестных приходов, все обыватели мужского пола старше пятнадцати лет, независимо немецкой или литовской расы, должны были принести присягу. Фермор несколько дней занимался делами в завоеванном городе и работами по улучшению мостов через Неман, для чего использовались местные жители, а также устройством госпиталей и пекарен. Только 10 августа основные силы смогли перейти на другой берег. К середине месяца прусский орел был сбит со всех зданий и заменен царским гербом. Тильзит стал русским городом. Ополчению предписывалось сдать оружие; все собрания жителей, безусловно, воспрещались.
