На Сент-Мари у них имеется нечто вроде крепости с семью или восемью пушками. Расчет их в женитьбе на местных состоит в том, чтобы втереться в доверие к туземцам, с которыми они ходят походами против других мелких королей. Если один из этих англичан идет в поход с князьком, с которым живет, то за свои страдания получает половину захваченных в плен рабов [85].
Здесь представляется существенной фраза «князек, с которым он живет»: на раннем этапе, кажется, поселенцы из числа пиратов женились на дочерях местных важных персон и в конце концов делили с ними кров – или в самом городе-порте Сент-Мари, или на материке. Особенно в продолжении первых шести-семи лет, пока они всё еще испытывали давление со стороны невольничьих рынков Нью-Йорка и Маврикия, они без сомнения извлекали для себя пользу из тех постоянных конфликтов, позволяющих – правда, с переменным успехом – добывать пленных, чтобы продать их за рубеж.
Кто же были эти местные «короли» и «князьки», которых постоянно упоминают иностранные источники? Робер Кабан [86] тщательно изучил все известные свидетельства путешественников о северо-востоке за два столетия до расцвета Конфедерации бецимисарака, чтобы правдоподобно реконструировать, как здесь на самом деле было устроено общество. Как и сейчас, в подавляющем большинстве своем население той области, которая стала ныне территорией этнической группы бецимисарака, обитало тогда в долинах нескольких рек вблизи побережья, принадлежавших к числу наиболее плодородных земель на всём острове. Группу составляли, по-видимому, около пятидесяти эндогамных кланов – тарики, каждый из которых насчитывал от шестисот до тысячи шестисот человек и проживал на своей собственной территории. Основной сельскохозяйственной культурой был рис, который обычно выращивали посредством культивации лесных перелогов – тави, регулярно меняющихся, или более интенсивным методом – на болотах, как правило, принадлежавших филохам («главам») родов. В каждой деревне был большой дом, где все члены клана вместе обедали, и общественные амбары, где хранились как запасы отдельных семей, так и общие, которыми каждая семья могла воспользоваться в случае неурожая. Именно потому Флакур писал, что среди них нет ни богатых, ни бедных.
И всё же это было отнюдь не эгалитарное общество. В то время как каждый в равной мере допускался к средствам поддержания жизни, не все в равной мере допускались к средствам ее творения. Подобно тому, как главы деревень имели нескольких жен, в каждом клане существовал доминирующий род с филохабе («большой начальник») во главе, которому удавалось удерживать на своей территории бóльшую часть дочерей (посредством выдачи их замуж эндогенно или приглашения мужей для них из других родов).
Тем не менее эти основные линиджи [87] были словно сколочены на скорую руку и постоянно находились под угрозой распада. Второстепенные десценты, притороченные к ним через дочерей, обнаруживали тенденцию к недовольству, отделению и формированию своих собственных кланов [88]. Сделать это было несложно. В земле никогда не было недостатка. Предотвращение этого было, таким образом, главной политической проблемой филохабе, что требовало от него постоянных манипуляций с единственным ключевым ресурсом, в котором был недостаток, – со скотом. Леса восточной прибрежной зоны могли быть плодородны и малонаселенны, но они были не особенно благоприятной средой для скотоводства; потому скот имел ключевое значение, во-первых, для урегулирования споров (все споры разрешались посредством штрафов, которые всегда измерялись в волах), во-вторых, для проведения общинных поминальных пиршеств, которые установили предки (и как делается поныне) [89], и в-третьих, для демонстрации богатства и власти каждого отдельного клана перед прочими.
Наблюдатели-европейцы часто называли филохабе «королями» и отмечали, что те часто воевали друг с другом. С одной стороны, подобное толкование не полностью некорректно. Как правило, они проживали в великолепных домах, заполненных китайским фарфором и стеклянной посудой с Ближнего Востока, в окружении жен и прислуги. Кабан, впрочем, высказывает мнение, что война велась так, что ни одна из сторон не могла добиться решительного успеха ни на местном, ни тем более региональном уровне [90]. Деревня любого клана, в распоряжении которого находилось слишком много скота, всегда могла стать объектом ночных набегов соседнего филохи ради захвата этого скота или пленников (обычно женщин или детей), на которых можно было тот же скот выменять. Иногда эти стычки перерастали в организованные по всем правилам военного искусства баталии между армиями двух филохабе, которые после гибели одного-двух бойцов завершались опять-таки непростыми переговорами об обмене пленными и перераспределении скота. Не всегда всех пленных можно было освободить, так что некоторым приходилось влачить рабское существование – как правило, в резиденции некоего филоха, пока родным не удастся собрать достаточно средств, чтобы вызволить его на свободу. Но даже это не всегда имело следствием необратимое поражение в правах, поскольку, как отмечал Флакур [91], пленников, которых не выкупали, в конце концов принимали в доминирующие роды и женили на своих представительницах.
Кабан [92] утверждает, что война стала, таким образом, «средством социального воспроизводства» для линиджной системы. Фраза эта способна ввести в заблуждение, ибо на самом деле автор говорит не о том, что кланам было необходимо вести войны, чтобы приобрести средства для заключения браков, воспроизводства или создания новых родов, но скорее о том, как то писал Пьер Кластр [93] [94] об Амазонии, что благодаря войнам группы оставались небольшими и лидеры их были не в состоянии сосредоточить в своих руках настоящую власть, основанную на принуждении. Представляется справедливым утверждение, что даже наиболее могущественные филохабе на деле не могли отдавать приказания тем, кто обитал за пределами их собственных хозяйств, кроме случаев, когда это непосредственно касалось войны. Решения по существу вопросов, затрагивающих общественные интересы, принимались в результате процесса продолжительного обсуждения на собраниях (называемых кабари) жителей деревни, клана. В случаях еще более важных (скажем, потенциального нашествия иноплеменников, появления на горизонте европейского судна) – всей местности. Вот что пишет Мейёр:
Существуют еще великие кабари областей и народов. Вожди прибывают во всеоружии, с копьями, щитами и всем прочим воинским снаряжением. Память о титуле и достоинствах этих вождей, их числе и числе их подданных, которых привело на эти торжественные собрания и побудило говорить любопытство, навсегда остается в памяти присутствующих и становится эпохальным событием в их традиции. Кабари эти совершаются в местах, позволяющих рассадить великое множество людей, обычно в центрах областей и вблизи крупнейших деревень…
Прежде эти собрания были спонтанными. При известии о некотором событии малое кабари доносило весть о нем до сведения каждого человека, после чего все, кем двигало любопытство, покидали свои деревни, отправлялись в путь и добирались до общественного центра,
