и когда люди видели вокруг себя всех значительных персон этой страны, проводилось великое кабари. Люди приносили с собою провизию, поскольку никто не знал, когда можно будет возвращаться по домам [95].
Прения могли продолжаться несколько дней. Если того требовала ситуация, для оперативного управления мог быть избран военачальник, в компетенции которого было руководство силами временного союза кланов. Надо полагать, что подобные собрания имели место для координации торговли скотом и рисом с португальскими и голландскими судами, которые с шестнадцатого века появлялись у этих берегов; впоследствии на них же принимались решения о разрушении различных военных форпостов, которые периодически пытались возводить иноземцы. Подобное великое кабари должны были созвать перед тем, как приступить к скоординированным атакам на пиратов в 1697 году.
В научной литературе о Мадагаскаре работа Каба́на считается ориентиром, образцом теоретически обоснованного исторического анализа. Это вполне заслуженно. При том он явно преувеличивает эгалитаризм общества, которое описывает. Прежде всего, он полностью игнорирует роль зафиибрагим и других ритуальных специалистов (как мы увидим впоследствии, в регионе существовали также астрологи и маги этнических групп зафираминия и антемуру). Если скот являлся, по его выражению, «средством общения» [96] между родами, тем более существенно было то, что совершить жертвоприношение имели право лишь члены особой касты. Далее, есть свидетельства (так, вполне ясно об этом сообщает Мейёр), что всевозможные филохи, филохабе и их воинское окружение действительно считали, что составляют своеобразную аристократию. В рукописи, посвященной Рацимилаху, их регулярно называют мпандзаками, «королями», и устная традиция это как будто подтверждает, поскольку об этом раннем периоде [97] почти всегда повествуется как об эпохе деяний «королей». И если, действительно, кланы не были ранжированы, то мпандзаки были: так, в какой-то момент мы слышим, что Рацимилаху назначил своими курьерами «молодых людей, выбранных из семей мпандзак первого, второго и третьего класса» [98]; время от времени мы встречаем указания на то, что мать Рацимилаху была единственной дочерью мпандзаки второго уровня знатности [99]. Конечно, нам не известны основания этой иерархической системы, но даже если эти три уровня обозначают лишь военных вождей, вождей кланов и вождей деревень, само их существование показывает, что деление внутри клана можно рассматривать как нечто вроде ранжированной аристократии, что признавалось и за рамками клана.
Наконец – и это тó, что на деле существенно для наших целей, – Кабан, в отличие от Кластра, подчеркивает, что война обычно ослабляла контроль одних мужчин над другими, одновременно с этим усиливая их контроль над женщинами. Женщины появляются на сцене лишь как некие токены обмена [100] или как достояние, которое следует стяжать. В то время как попыток контролировать половую жизнь женщин почти не наблюдается, большая часть всего аппарата прямо или косвенно контролировала их плодовитость. Женщин похищали, освобождали, присоединяли к доминирующим родам; однако в качестве самостоятельных акторов они упоминаются редко.
Более того, первым побуждением этих разнообразных мпандзак в торговле с пиратами было превратить женщин и девушек своего рода в некое средство обмена: поначалу, вероятно, как способ получить преимущество над зафиибрагим. Обратимся вновь к рассказу Клемента Даунинга, который дает нам первое письменное свидетельство подобной практики. Восемнадцатого апреля команда Даунинга бросила якорь в Сент-Мари, прибыв с целью отыскать и искоренить любые остававшиеся там пиратские логовища. Им удалось обнаружить старый разрушенный форт и установить то, что сами пираты в основном перебрались с острова на материк. Местный «король» – по всей видимости, не из числа зафиибрагим, поскольку в то время этот род, кажется, уже практически покинул остров – приветствовал их с энтузиазмом:
Девятнадцатого числа около полудня король, князь и две дочери короля взошли на борт. Двух своих дочерей король предоставил капитану в качестве презента, как то было принято среди пиратов; ибо он полагал, что мы все подобны друг другу. Но хотя капитан от подобного предложения отказался, дам приняли иные из наших офицеров, которым пришлось после дорого заплатить за эту честь: ибо одному это стоило жизни, другому же задали самого крепкого перца. Король пригласил капитана и его лейтенантов сойти на берег, и когда те оказались на твердой земле, заставил их поклясться морем, что они останутся друзьями и не будут причинять им зла; для вящего же подтверждения каждого принудили в знак дружбы выпить стакан соленой воды, смешанной с порохом; церемонию эту они переняли у пиратов [101].
Этот текст раскрывает нам глаза на множество вещей, однако наиболее важно здесь то, что предложение дочерей страны, если можно так выразиться, происходило, кажется из церемонии заключения дружбы между местными мпандзаками и прибывающими пиратами, и что скоро оно стало обычаем при приветствии иноземных купцов и других гостей. Почти все иностранные наблюдатели отмечают в таких случаях два факта: высокое происхождение предлагаемых женщин и их юный возраст [102]. Так, например, в 1823 году, когда французский путешественник Легевель де Лакомб прибыл в прибрежный городок Андевуранту, то в первый же день наутро его приветствовала стайка юных танцовщиц, затеявших представление, во время которого девушки «часто приближались ко мне, не прекращая движений и жестов, нимало не двусмысленных» [103]. Будучи предупрежден, что ему следует выбрать одну для любовной утехи, чтобы не прослыть неучтивым, он указал на ту, что казалась ему постарше, – одну из двух дочерей местного филохи, которой он не дал бы больше шестнадцати лет; выбор его вызвал шумный радостный возглас у ее родителей [104]. И этот рассказ завершился также клятвой кровного братства между иностранцами и (в данном случае) одним из членов семьи девушки.
Отчего же тогда в дар предлагались именно юные дочери мпандзаки? Вероятно, это было гарантией того, что, если в результате этот союз станет постоянным, гость окажется внедренным непосредственно в семейство мпандзаки. У взрослой женщины был бы свой дом, или по крайней мере предполагалось, что свой дом ей должен обеспечить ее муж. Подростки же жили пока с родителями. Как мы уже наблюдали, более статусные линиджи всегда стремились присоединять новых членов, выдавая за них своих собственных дочерей уксорилокально. Если это на самом деле сделалось общей практикой в отношении пиратов, это пояснило бы замечание Генри Уотсона о том, что те живут с князьками, и то, каким образом те так скоро оказались втянутыми в набеги «туда и обратно» с целью захвата или освобождения пленников.
* * *
Впрочем, это явно не всё, что здесь происходило. В конце концов, если бы пираты попросту таким образом влились в существующую родовую структуру как наемные стрелки и поставщики экзотических украшений, дети их растворились бы в
