Но так продолжалось недолго. Вскоре между сведениями Министерства и Телеграфного Агентства стали замечаться крупные разноглася в оценке политической окраски выборов, и мне пришлось не раз в Совете, слушая доклады Бельгарда, указывать на совершенно не согласные с ними донесения представителей Агентства, ссылавшихся на те же источники, из которых черпали и губернаторы свои заключения. Почти каждый раз Бельгард, а за ним и Министр, говорили мне, что мои сведения ошибочны и объясняются только неопытностью наших корреспондентов.
Но когда подошел конец выборной компании и пришлось выслушать общий итог выборов, с распределением их по политическим группировкам, по данным Бельгарда и Телеграфного Агентства, то разница получилась такая, что вместо благоприятного вывода, я должен был огласить сводку Агентства самого мрачного свойства, которая оканчивалась общим заключением, что состав второй Думы не только не лучше первой, но даже должен быть признан хуже его, как по преобладанию трудовиков над кадетами, так и по имеющимся на местах сведениям о характере целого ряда лиц, прошедших в думу. Это разноречие послужило поводом к весьма бурной сцене в Совете, вызванной резким заявлением Бельгарда о некомпетентности Агентства, о полном дискредитировании его служебного положения моею поддержкою Агентства и о невозможности для него продолжать службу на занимаемом им посту. Столыпин встал на его сторону, резко нападал на Гирса и его бестактность, обратился ко мне с просьбою заменить его другим лицом в должности Директора Агентства, и закончил тем, что сказал, что до этой замены он не находит возможным оставить своего представителя в составе агенства и немедленно предложит ему прекратить свое участие в его работе.
Я не мог принять предложенного мне решения, и такой неожиданный конфликт обещал разгореться в крупный инцидент, если бы мне не пришло в голову тут же сделать предложение, которое и вывело нас из неожиданного столкновения.
{246} А именно - я просил согласиться на то, чтобы отложить ликвидацию всего вопроса до того момента, когда новая Дума соберется, всего через 2-3 недели, и сама подведет итоги распределению своего состава на политические группировки, причем я обязуюсь пойти навстречу желаниям П. А. Столыпина если окажется, что Гирс действительно допустил произвольные заключения и не сумел должным образом руководить работою своих подчиненных. Против такого решения было трудно возражать. Затем печальная действительность очень быстро доказала, что Агентство было совершенно право, Дума оказалась гораздо ниже по своему составу, чем предполагало Министерство Внутренних Дел.
Столыпин скоро забыл об этом инциденте, но зато Бельгард долго не мог простить мне моей защиты Агентства и даже одно время прекратил всякие сношения со мною и с неохотою отвечал даже на обычные поклоны при встрече. Много лет спустя, уже в беженстве мы снова встретились с ним на церковной работе, но и тут мне казалось, что у него все еще сохранилась недобрая память о прошлом столкновении со мною, хотя он оказался просто введенным в заблуждение донесением губернаторов, принявших на слово заключения их подчиненных.
{247}
ГЛАВА IV.
Открытие второй Думы. - Крайняя правая фракция. - Декларация Правительства и враждебный прием, сказанный ей оппозицией. Непрекращающиеся резкие нападки на правительство. - Рассмотрение бюджета. Моя бюджетная речь, выступление Н. Н. Кутлера и мой ответ на его выпады. А. П. Извольский и вопрос о роспуске второй Думы. - Отношение П. А. Столыпина и Государя к вопросам о роспуске Думы и о новом избирательном законе. - Закрытое заседание 17-го апреля по вопросу о контингенте новобранцев, предрешившее роспуск второй Думы. - Нападки оппозиции на армию. - Заседание 1-го мая. - Запросы правой фракции по поводу слухов о готовившемся покушении на Государя и левой оппозиции по делу социал-демократической фракции Думы. - Последняя речь Столыпина во второй Думе. - Рассмотрение Советом Министров дела о предании суду военно-революционной организации. - Отказ Думы снять депутатскую неприкосновенность с замешанных в этом деле депутатов. - Подписание Государем указа о роспуске второй Думы, и нового избирательного закона.
20-го февраля 1907-го года собралась вторая Государственная Дума. Ее открытие было гораздо проще, нежели открытие первой. С величайшею методичностью совершил необходимый обряд открытия Товарищ Председателя Государственного Совета И. Я. Голубев, после краткого молебна, не сопровождавшегося никакими инцидентами. Правительство было, разумеемся, в полном своем составе на месте, и сидевший рядом со мною Барон Фредерикс все обращался ко мне с вопросом, какое впечатление оставляет во мне внешний вид новых законодателей и, в особенности, что представляет собою отдельная группа, сплотившаяся на крайних правых скамьях, {248} около небольшого роста совершенно плешивого, чрезвычайно подвижного человека, Пуришкевича, который не мог буквально ни одной минуты сидеть спокойно и все перебегал с места на место. Впоследствии эта группа действительно оказалась значительно сплоченною в своем составе, и ее выступления, зачастую не лишенные мужества и смелости в окружавшей ее обстановке левого большинства, сыграли определенную роль в той кристаллизации крайнего оппозиционного настроения, которое явилось неоспоримым признаком всего трех с половиною месячного существования этой Думы.
Как и по отношению к первой Думе, я не стану, конечно, говорить подробно о том, что так хорошо известно всем о том, что дала эта Дума, и остановлюсь только на том, что коснулось лично меня, поставило меня лицом к лицу к этой Думой и заставило пережить первые, далеко не веселые, прикосновения к нашей конституционной действительности.
Все помнят, конечно, что начало занятий Думы ознаменовалось весьма печальным происшествием: всего несколько дней спустя после открытия Думы, в то время когда не было заседания в главном зале, потолок над ним провалился, очевидно вследствие недостаточно основательного исследования давно остававшегося необитаемым здания, перед его приспособлением под первую Думу. Пришлось переместить Думу в здание дворянского собрания, и на несколько дней всякая работа была приостановлена.
Возбуждение среди членов Думы было очень велико. Один из депутатов дошел даже до того, что с трибуны намекнул на то, что обвал потолка был умышленный, за что и был остановлен Председателем Головиным, правда в самой робкой форме, как бы нехотя, и только для того, чтобы избегнуть уже горбившихся резких выступлений справа, так как нужно отдать полную справедливость малочисленной правой группе, что она не упускала ни одного случая, чтобы парировать нападения слева, ни мало не смущаясь тем, что самая малочисленность ее не давала ей никаких шансов на какой-либо реальный успех. Нельзя, однако, не сказать, что и самый факт существования смелой на реплики и не боявшейся ни криков, ни даже угроз своих противников небольшой горсти людей, если и подзадоривал ее противников к еще большим резкостям, то, во всяком случае, служил немалым успокоением нам, сидевшим на правительственных скамьях, в том, что мы не совсем одиноки, и что есть в этой, вечно бурлящей, враждебной зале, хотя и немного людей, но готовых бороться против морального насилия и ничем не сдерживаемой враждебности к нам, только за то, что мы представляем правительство.
Первое прикосновение правительства к новой Думе произошло ровно через две недели после ее открытия, 16-го марта, когда Столыпин прочитал правительственную декларацию, тщательно подготовленную правительством и содержавшую в себе целую программу деятельности ее на ближайшее время. В этот день всем нам невольно приходило на ум выгодное для данного момента сравнение его с таким же заседанием 15-го мая 1906 года, когда читал в первой Думе свою декларацию И. Л. Горемыкин. Так же как и тогда, сидевший рядом со мною Барон Фредерикс спросил меня, перед концом декларации, как будет она принята Думою, и все удивлялся, что не слышно привычных для первой Думы криков "в отставку", а когда конец декларации был покрыт громкими рукоплесканиями справа, он сказал мне даже "как это странно, Вы понимаете, что Дума как будто одобряет правительство, а между тем все были убеждены в том, что будет то же самое, как и при Горемыкине".
Не долго пришлось, однако, Барону Фредериксу ждать проявления действительного отношения Думы к правительству. Прекрасная манера чтения декларации, отличное ее содержание, полное искренней готовности правительства. работать с Думою самым дружным образом, исчерпывающий перечень того, что уже сделано правительством и намечено еще в ближайшее время, все это не могло и не должно было произвести иного впечатления как самое благоприятное на непредубежденного слушателя, но не так восприняла Дума эту декларацию.
