Такая общность архитектурных форм при некоторых местных уклонениях их обработки вполне естественна. Все искусство создалось и росло на церковной почве. Но церковность была по всей Руси одна и та же. И вера, и власть, и духовенство, и богослужебный язык — все было общее. Однородны повсюду и материальные данные, и условия культуры — лес, кирпич, материи, климат. Киево-Печерская лавра была святыней, общей для всей Руси. При этих условиях странно говорить об искусстве киевском как о проявлении особой культуры. Того же типа повсюду образа, рисунки в летописях, серьги и запястья, тот же язык от края и до края.
«В первые моменты своего существования русская живопись была простой ветвью искусства Византии», — говорит тот же Грабарь. Нигде художественное значение Византии не было таким исключительным, как в создании русской живописи. В Италии и на мусульманском Востоке оно находило противодействие в местном народном начале. Но в дотатарской Руси народное начало было еще слишком слабо; творческие силы русского народа проявились в живописи значительно позднее (в XIV и XV веках).
В стенных росписях и иконах киевского периода почти нет национальных черт, национальных особенностей. Схема украшения церквей, стиль мозаик — все было византийское. Насколько влияние Византии было всесильно, видно из того, что даже «содержание фресок Киево-Софийского собора взято исключительно из древности византийской и никакого прямого отношения к древнерусскому быту не имеет».[99] Значение живописи домонгольского периода, говорит Грабарь, «важнее для историка византийского искусства, чем для историка искусства русского. Более чем памятники русского искусства это памятники византийского искусства в России.[100] При чем же тут Украина?
Но, быть может, это византийское искусство получило на юге России в дальнейшем особое самостоятельное развитие? Этого не было и не могло быть, ибо с татарским погромом исчезли почти все южные памятники византизма. Целые города превращались в пепел, а каменные церкви — в развалины. Так разрушена была до основания в 1240 году киевская Десятинная церковь. Устояло пять церквей в Чернигове да Софийский собор в Киеве, хотя и представлявший в некоторых своих частях груду камней. Он сохранился как памятник архитектуры; живопись его не могла служить исходной данной для дальнейшего развития: ее никто не ценил, и при реставрации собора в первой половине XVII века фрески были покрыты известкой. Их освободили из-под нее только в 1848 году. «Никакие воспоминания Византии (X–XII века) не перешли за исторический рубеж монгольского нашествия. Искусство Киевской Руси оказалось как бы замкнутым циклом, эпизодом, не имевшим прямой связи с последующими эпохами.[101]
Киев был столицей русской художественной культуры в продолжение ста лет, с 1050 по 1150 год. С этого времени, вместе с переходом центра политической жизни в Ростово-Суздальскую землю, культурное главенство над Русью в течение следующих ста лет тоже сосредоточивается во Владимире. Когда же и восток ослабел под ударами татар, роль культурной столицы переходит (с 1300 года) к Новгороду, укрытому от монголов расстоянием, болотами и лесами. «Живя два столетия одной жизнью с Киевом, — говорит Грабарь, — он продолжал жить так же и после опустошения Киева»[102] и сделался, как указал Ключевский, хранителем многих культурных традиций Киевской Руси.
Таковы основные данные об архитектуре и живописи в древней России. Наряду с цитатами из труда видного историка русского искусства они красноречиво свидетельствуют, что в домонгольский период никакого самостоятельного художества в Южной Руси не было, и лишний раз подчеркивают общность жизни севера и юга. Мало того, они служат косвенным подтверждением опустошения и захудания Киевской Руси в последующий, безгосударственный для нее период. Новгород на той же основе блестящего периода византийского искусства (X–XII веков) создал и в зодчестве, и в живописи больше, чем Киев, а позднее, восприняв новые византийские начала века Палеологов (XIV век), дал изумительную иконописную школу. Больше национального творчества (все на той же византийской основе) проявила и Москва XIV и XV веков. Если юг отстал в художественной области от севера, то причина тому лежит, конечно, не в меньшей даровитости населения, а в печальных политических условиях края. Художественное творчество разрастается особенно под покровом национальной, а не иноплеменной власти. Все искусство Украины с конца XVI века находилось под польским влиянием.
«Южная Россия, — говорит Грабарь, — была всецело под властью Польши. Через Польшу претворилось и влилось широким потоком все то, что, имея в корне [западноевропейские] элементы, перевоплотилось [в Польше] в новую форму». Навязчивый, всюду неизменный стиль барокко обошел всю Европу, захватил Польшу и Литву; отсюда он проник в Россию, но принял здесь (и в Москве, и на Украине) местный отпечаток, особенно своеобразный в Москве. Достаточно взглянуть на изображение любой каменной церкви в Малороссии той эпохи, чтоб убедиться в иноземном ее происхождении, — так силен на храмах отпечаток барокко, так далеки они от древних византийских форм, ставших родными и для Южной Руси. Некоторое сомнение вызывает архитектура старинных деревянных церквей со своеобразными куполами и особой конструкцией всего здания. «Есть ли [малороссийская архитектура] вполне самобытное произведение южнорусского гения, воспитанного под исконным влиянием Византии, или она явилась под влиянием каких-нибудь архитектурных форм других народов и местностей?» — спрашивает Грабарь и отвечает, что надо признать «неоспоримое влияние западных образцов на образование форм украинского деревянного зодчества.[103] Влияние барокко изменило форму четверогранных куполов на многогранную, подняло их на несколько ярусов и осложнило очертания венчающих глав. Другая струя влияния влилась скоро с севера. Уходя от преследования официальной Москвы, на Украину стали укрываться старообрядцы; формы их церквей также отпечатались на деревянном малороссийском зодчестве. После присоединения Малороссии к Москве каменное строительство развивается при участии московских зодчих; так, Мазепа построил свои церкви при помощи мастера, присланного ему царями Иоанном Алексеевичем и Петром Великим.
«Единственный род живописи (на Украине), который можно отделить от искусства польского», — живопись церковная. То немногое, что сохранилось со времен древнейших XVII века, «проявляет еще очень мало признаков самобытности».[104] «До XVII века… Киев влачил самое жалкое существование, всецело подчинившись влиянию овладевшей им Польши»; «С середины XVII века чувствуется пробуждение каких-то новых сил». Это пробуждение — следствие национального самосознания, развившегося в борьбе с Польшей, и присоединения к Москве. Два начала борются с тех пор на Украине, и не только в политической жизни, но и в иконописи: начало византийско-русское и латинско-польское. Чего-либо выдающегося эта живопись не дала. Для Грабаря[105] иные проявления ее, после дивных созданий Новгорода, кажутся печальным падением — столь же печальным, как и некоторые образцы московской иконографии конца XVII века. Можно отметить как особенность киевских мастеров тяготение к природе, допущение мирских подробностей в священные сюжеты и стремление к портретной живописи — следствия более сильного влияния Западной Европы.
Мы можем обойти молчанием скульптуру Украины и подвести итог нашему краткому очерку. Великокняжеская Киевская Русь с юношеским увлечением приняла византийское искусство; в течение ста лет она является его средоточием на Руси, но не успевает его претворить и облечь в национальные черты: с падением политического могущества замирает и художественная жизнь, а с нашествием татар исчезают и памятники былого. После татарского погрома на протяжении трех веков в полупустынной стране идет борьба за возможность хотя бы самого прозаического существования; едва теплится культурная жизнь в тиши монастырей; народу не до художественных красот, да и нет у него власти, сильной и своей, чтобы вызвать и поддержать художественное творчество. В XVI веке, при польском владычестве, докатилась до Днепра волна западной культуры. Факт заимствования чужого искусства не умаляет художественной ценности народа и того, во что он перевоплотил заимствованное. Но юг России и на этот раз не успел ярко переработать западные начала, ибо скоро с севера пришло новое влияние, и художники-малороссы от провинциального барокко потянулись через Петербург на широкую арену мирового искусства. Здесь, во всероссийской столице, в XVIII веке творчество их слилось безраздельно с работой других сынов России, и только люди, зараженные теперешним болезненным политиканством, могут задаваться целью искать в их созданиях какие-то «украинские национальные художественные черты».
