– Возможно, я рассказывала ему о вас, о вашей тяжелой жизни в Суарси.
– Понимаю… Но я думала, что ваш племянник находится на Кипре.
– Да, это так. Он приписан к цитадели Лимассол.
Аньес все меньше следила за ходом разговора. Заметное смущение и очевидная ложь Элевсии беспокоили ее и подтверждали смутные догадки. Затевалось нечто такое, что непосредственно касалось ее, но было недоступно пониманию Аньес. Мадам де Суарси колебалась. Учтивость требовала, чтобы она прекратила настаивать, поскольку ее собеседнице не хотелось говорить на эту тему. Тем хуже для учтивости! Элевсия что-то знала, и Аньес преисполнилась решимости выведать у нее правду.
– Как-то раз вы говорили мне о нем. О ваших родственных связях, о вашей материнской любви к нему.
– Он сын моей сестры Клэр. После ее гибели в Сен-Жан-д'Акр мы с моим покойным мужем – у нас не было детей – воспитывали Франческо как родного сына. Он дал нам то, чего не хватало нашему союзу. Мы все питали друг к другу нежную любовь, – улыбнулась аббатиса, погрузившись в сладостные воспоминания о своей жизни до Клэре.
Аньес уцепилась за откровения Элевсии.
– Я… Вот почему я осмелилась приехать сегодня к вам… Господи Иисусе, как мне не хватает слов… Я думала… Странное чувство, оставшееся у меня после короткой встречи с вашим дражайшим племянником, я сначала приписывала своему лихорадочному состоянию и изнеможению. Тем не менее…
– Странное, говорите?
Что-то не клеилось. Казалось, Элевсия нисколько не удивилась, услышав, что ее приемный сын приезжал в Алансон. Она тем более не спросила, что за причины побудили рыцаря встретиться с Аньес. Однако лицо ее омрачилось. Становилось ясно, что аббатиса уклоняется от прямых ответов. Теперь Аньес не сомневалась, что все жуткие события, чуть не отнявшие у нее жизнь, тесно связаны между собой. Эд, ее сводный брат, был всего лишь гнусным исполнителем плана, недоступного его пониманию. Аньес сухо потребовала:
– Мадам, прошу вас, отнесите на счет того огромного страха, что я испытываю, мою настоятельную просьбу. Мне необходимо знать… И ваше смущение заставляет меня думать, что вы в состоянии просветить меня.
Неожиданная реакция аббатисы озадачила Аньес. Элевсия резко встала. От острой боли ее лицо исказилось, но вместе с тем в ее глазах лучилась бесконечная нежность. Тоном, не терпящим возражений, она сказала:
– Уезжайте, мадам. Мне надо заняться… У нас был пожар… и манускрипты пострадали.
– Нет, было бы недостойно вашего положения, вашего звания отказать мне в этой просьбе. Знаете ли вы, что мне пришлось пережить?
Элевсия де Бофор боролась со слезами, затуманивавшими ее взор. И все же она взяла себя в руки и выдохнула:
– О… я знаю, я это чувствовала своей кожей так остро, что вы даже представить себе не можете.
Видения и кошмары не давали аббатисе ни малейшей передышки. Ремни со всей силой опускались на ее спину, разрывая кожу. А эти жгучие укусы соли, которую чудовище-инквизитор сыпал на ее раны! На раны Аньес, терзавшие плоть Элевсии.
– Помилосердствуйте, не оставляйте меня в неведении, – умоляла молодая женщина. – Вы говорите, манускрипты пострадали? Какие манускрипты? Теория Валломброзо? – импульсивно выкрикнула Аньес.
Ледяная рука коснулась щеки Аньес. Элевсия де Бофор прошептала:
– Мне не подобает… не сейчас, только не я. Да хранит вас Господь.
Элевсия стремительно скрылась в обогревальне под эхо своих шагов и шелест тяжелых складок платья. Ошеломленная Аньес осталась одна.
Послушница бросилась к Аньес и предложила помочь ей сесть в седло. Улыбнувшись, дама де Суарси отказалась от любезного предложения, объяснив молоденькой девушке с удивительными светло-желтыми глазами:
– Я сама справлюсь… Мне… просто немного мешает боль в спине, ничего страшного. И потом, вы же не всегда будете рядом, чтобы мне помочь. Премного вас благодарю.
Послушница исчезла за арочными воротами стены, окружавшей аббатство.
Едва забравшись на спину Розочки, Аньес почувствовала огромную усталость. Крупная кобыла першеронской породы спокойно ждала, пока всадница не устроится в седле.
Женские седла[35] были такими же неудобными, как и старый портшез мадам Клеманс, своего рода кресло, устанавливавшееся на крупе лошади, из-за чего всадница не могла управлять животным. Поэтому один из слуг вел лошадь шагом. Лошади, на которых ездили в то время женщины, были обучены идти иноходью, чтобы всадницы могли сохранять равновесие и, главное, крепко держаться в седле. Кроме того, бытовали опасения, что верховая езда трусцой или галопом может повредить зачатию.
Розочка шла размеренным аллюром. Все думы Аньес были о Матильде. Она по-прежнему не получала никаких вестей о дочери. Аньес пыталась предугадать, как она отреагирует, какие чувства испытает, встретившись лицом к лицу со своей самой жестокой клеветницей. Потребует ли она объяснений от ребенка, которого выносила под сердцем? Замкнется ли в осуждающем молчании? Станет ли оплакивать эти жалкие остатки того, что некогда упрямо считала своими самыми прекрасными воспоминаниями? Воспоминания о Матильде, когда та была младенцем, ребенком, наконец, маленькой девочкой. Хватит лгать себе! Жалкие остатки – это мягко сказано. Что касается самых прекрасных воспоминаний, то они были омрачены, если не осквернены злобой Матильды во время процесса. Ее дочь исчезла, а на ее месте появилась неумолимая обвинительница, безжалостная предательница. Следовало смотреть правде в глаза: своими лучшими воспоминаниями она обязана Клеману и не имеет ни малейшего представления, как поведет себя в присутствии Матильды. Впрочем, с недавнего времени Аньес прониклась ужасающей уверенностью: Матильда не только ненавидела Клемана и тяжелую жизнь в Суарси. Она также и в первую очередь питала лютую ненависть к родной матери. Аньес прикусила губу, чтобы унять пронзительную боль, вызванную осознанием этого факта. Как бы там ни было, не могло быть и речи о том, чтобы Матильда оставалась в хищных руках Эда. Если потребуется, она обратится за помощью к бальи, Монжу де Брине. Пусть он именем закона войдет в замок Ларне и, если понадобится, силой привезет девочку в Суарси. Она собиралась вскоре написать об этом Эду.
Аньес прогнала мрачные мысли и сосредоточилась на странной встрече с аббатисой, встрече, лишь усилившей ее непонимание. И все же, несмотря на разочарование и беспокойство, из разговора с Элевсией де Бофор она вынесла одно твердое убеждение: ни Клеман, ни она сама не лишились рассудка. Они кружились в водовороте, сила которого была выше их понимания. Гигантский вихрь безжалостно бросал их из стороны в сторону. И попали они в него по ошибке.
Но Аньес заблуждалась.
Мануарий Суарси-ан-Перш, декабрь 1304 года
Когда Аньес вошла в большой квадратный двор мануария, ее встретило тревожное молчание. Ни собак, ни суетившихся слуг. Можно было подумать, что она попала в одну из тех сказок, в которых ведьмы погружали всех обитателей дома в глубокий сон.
Аньес посмотрела вокруг и закричала:
– Эй!.. Кто-нибудь!..
Жильбер Простодушный молнией выскочил из амбара и бросился к ней с удивительным для его крупного тела проворством.
– Моя дама… Он здесь. О, Господи Иисусе… Что за история! Он недавно приехал, без предупреждения! Он свалился нам как снег на голову, вот.
– Кто, Жильбер?
– Да он же, разумеется, – ответил весь красный от нервного напряжения Жильбер. Он размахивал руками так сильно, что походил на разгневанного гусака.
– Успокойся, мой славный Жильбер. О ком ты говоришь?
Розочка не шелохнулась, когда Жильбер бросился к ней, схватил Аньес за талию и помог спуститься на землю. Он подхватил свою госпожу словно перышко и нежно поставил на ноги. В какое-то мгновение Аньес подумала, что этот гигант с умом маленького ребенка мог голыми руками свернуть шею быку.
– Спасибо, славный Жильбер. Успокойся и подумай. Объясни, кто приехал?
– Наш сеньор, моя добрая фея. Наш сеньор, как говорит Клеман.
От ярости Аньес вся похолодела и с ненавистью процедила презренное имя сквозь зубы:
– Эд?
– Нет, не подлый гном. Эту заразу… да я раздавил бы его рожу ногами, если бы он только посмел сунуться к нам. Наш главный сеньор, что живет за лесом Отон.
У Аньес подкосились ноги.
Боже мой… Мессир Артюс! Но как, почему, когда? Почему он не предупредил ее о своем визите? В отчаянии она взглянула на свое платье, шлейф которого был запачкан грязью, на ногти, ставшие такого же зеленого цвета, как и вожжи. Она была всклокоченной, покрытой пылью, одним словом, похожей на чудовище, способное испугать любого. И даже восхищенный взгляд млевшего от радости Жильбера был не в состоянии заставить ее изменить свое мнение. Но Аньес все же взяла себя в руки и приказала:
– Прошу тебя, отведи Розочку в конюшню.
Жильбер неторопливо направился к конюшне, что-то нашептывая кобыле на ухо. До чего же все животные и даже пчелы любили Жильбера! Казалось, их связывала невидимая нить.
