утром. Это не только поспособствует вашему здоровью, но и позволит вам организовать и ускорить дела дня; а поскольку на вас лежат различные обязанности, связанные с вашим положением, такие как совершение богослужения, учеба, аудиенция и т. д., вы найдете соблюдение этого наставления полезным….. Вероятно, в определенных случаях вам будет предложено ходатайствовать о благосклонности Папы. Однако будьте осторожны, чтобы не беспокоить его слишком часто; ведь его нрав заставляет его быть наиболее либеральным к тем, кто меньше всего утомляет его своими просьбами. Это вы должны соблюдать, чтобы не обидеть его, не забывая также иногда беседовать с ним на более приятные темы; и если вы будете вынуждены просить его о какой-то любезности, пусть это будет сделано с той скромностью и смирением, которые так приятны его нраву. Прощайте.2
Лоренцо умер менее чем через месяц, и Джованни едва успел добраться до «раковины беззакония», как поспешил вернуться во Флоренцию, чтобы поддержать своего старшего брата Пьеро в шатком наследовании политической власти. Это было одно из редких несчастий Джованни, что он снова был во Флоренции, когда Пьеро пал. Чтобы спастись от огульного гнева горожан против семьи Медичи, он переоделся во францисканского монаха, пробрался неузнанным через враждебные толпы и попросил принять его в монастырь Сан-Марко, который его предки щедро одарили, но который в то время находился под командованием врага его отца, Савонаролы. Монахи отказали ему в приеме. Некоторое время он скрывался в пригороде, а затем перебрался через горы и присоединился к своим братьям в Болонье. Не любя Александра VI, он избегал Рима; в течение шести лет он жил как беглец или изгнанник, но, по-видимому, никогда не был лишен средств. Вместе со своим кузеном Джулио (впоследствии Климентом VII) и несколькими друзьями он посетил Германию, Фландрию и Францию. Наконец, примирившись с Александром, он поселился в Риме (1500).
Он нравился всем. Он был скромен, приветлив и без лишних слов щедр. Он посылал солидные подарки своим старым учителям Полициану и Халкондилу. Он собирал книги и произведения искусства, и даже его богатых доходов едва хватало на помощь поэтам, художникам, музыкантам и ученым. Он наслаждался всеми искусствами и милостями жизни; тем не менее Гиччардини, не терявший любви к папам, описывал его как «имеющего репутацию целомудренного человека и с непорочными манерами»;3 а Альдус Мануций похвалил его за «благочестивую и безупречную жизнь».4
Превратности его жизни возобновились, когда Юлий II назначил его папским легатом для управления Болоньей и Романьей (1511). Он сопровождал папскую армию в Равенну; шел без оружия среди битвы, ободряя солдат; слишком долго оставался на поле поражения, совершая таинства над умирающими; и был захвачен греческим отрядом на службе у победоносных французов. Доставленный в качестве пленника в Милан, он с удовлетворением отметил, что даже французские солдаты не обращали внимания на раскольничьих кардиналов и их странствующий совет, но охотно приходили к нему за благословением, отпущением грехов и, возможно, за кошельком. Он сбежал от своих снисходительных похитителей, присоединился к испано-папским войскам, которые разграбили Прато и взяли Флоренцию, и вместе со своим братом Джулиано принял участие в восстановлении власти Медичи (1512). Через несколько месяцев его вызвали в Рим, чтобы принять участие в выборе преемника Юлия.
Ему было всего тридцать семь лет, и он вряд ли мог предположить, что его самого изберут папой. Он вошел в конклав в подстилке, страдая от анального свища.5 После недельных дебатов и, очевидно, без симонии, Джованни Медичи был избран (11 марта 1513 года) и принял имя Льва X. Он еще не был священником, но этот недостаток был устранен 15 марта.
Все были удивлены и обрадованы. После темных интриг Александра и Цезаря Борджиа, войн, беспорядков и истерик Юлия было приятно, что молодой человек, уже отличавшийся покладистым добрым характером, тактом и вежливостью, а также щедрым покровительством литературе и искусству, теперь должен возглавить Церковь, предположительно на путях мира. Альфонсо Феррарский, с которым так безжалостно боролся Юлий, не побоялся приехать в Рим. Лев вновь наделил его всеми герцогскими достоинствами, и благодарный принц держался за стремя, когда Лев садился на лошадь, чтобы проехать в коронационной процессии 17 марта. Эти инаугурационные церемонии были пышными до беспрецедентности и обошлись в 100 000 дукатов.6 Банкир Агостино Чиги предоставил плавучее средство, на котором латинская надпись с надеждой возвещала: «Когда-то царствовала Венера (Александр), потом Марс (Юлий), теперь правит Паллас (Мудрость)». Более язвительная эпиграмма гласила: «Марс был, Паллас есть, я, Венера, буду всегда».7 Поэты, скульпторы, художники, ювелиры ликовали; гуманисты обещали себе возрождение эпохи Августа. Никогда еще человек не восходил на понтификальную кафедру под более благоприятной эгидой общественного одобрения.
Сам Лев, если верить писакам того времени, с удовольствием сказал своему брату Джулиано: Godiamoci il papato, poichè Dio ci l'ha dato — «Давайте наслаждаться папством, поскольку Бог дал его нам».8 Это замечание, возможно, апокрифическое, свидетельствует не о неуважении, а о веселом духе, готовом быть щедрым и счастливым, и бесхитростно не подозревающем, что половина христианства охвачена восстанием против Церкви.
II. СЧАСТЛИВЫЙ ПАПА
Он начал с прекрасных мер. Он простил кардиналов, устроивших антисобор в Пизе и Милане; угроза раскола миновала. Он обещал — и сдержал свое обещание — не трогать владения, оставленные кардиналами. Он вновь открыл Латеранский собор и приветствовал делегатов на своей собственной изящной латыни. Он провел несколько мелких церковных реформ и снизил налоги; но его эдикт, призывающий к более масштабным реформам (3 мая 1514 года), встретил такое сопротивление со стороны чиновников, чьи доходы он должен был сократить, что он не предпринял решительных усилий по его исполнению.9 «Я обдумаю этот вопрос», — сказал он, — «и посмотрю, как я смогу удовлетворить всех».10 Таков был его характер, а характер — его судьба.
Портрет Рафаэля (Питти), написанный в 1517–1519 годах, не так хорошо известен, как портрет Юлия, но это отчасти вина Льва: в этом случае было меньше глубины мысли, героизма поступков и достоинств внутренней души, чтобы придать величественность внешнему облику и раме. Изображение безжалостно. Массивный мужчина, более чем среднего роста и гораздо более чем среднего веса — уродство ожирения скрыто под отороченной мехом бархатной белой мантией и багрово-красным плащом; руки мягкие и
