Мы с ним стояли, прицелившись друг в друга. Калибр у него был посолиднее, но я был уверен, что сумею выстрелить не позже, чем он.
- Перестань. Настоящая лиса, да? - улыбался он. Но я следил за ним, а мой палец не отпускал спусковой крючок, ибо этот человек убьет, не задумавшись.
- Мне не нравится, когда ко мне подкрадываются, - сказал я. - Совсем не нравится.
- Так и ты мог бы меня подловить. Мог бы и пристрелить.
- Тебя? Долго бы ловить пришлось. Кроме того, я не стреляю в спину.
- Ну и дурак. Пожить бы тебе как индейцы. Понял бы, что главное победа. А способ не важен.
- Не знал, что это придумали индейцы, - сказал я. - Большинство из них гордится своими победами. Но они считают не мертвецов, а тех врагов, которых удалось перехитрить.
- Да, такие тоже попадаются, - усмехнулся он. - Они глупые.
- Я уезжаю. Мне не хочется тебя убивать, и я не хочу быть убитым. Тебя я оставляю для Морелла.
Я держал его на прицеле и отступал к кустам. Но тут любопытство взяло верх, и я спросил:
- Кстати, зачем он тебе? Он хороший человек, он рисковал жизнью, чтоб спасти детей.
- А может, он ими только прикрывался? - ответил он. - Решил, что я его не стану убивать, пока они от него зависят. И он был прав, я бы не стал, удивленно заметил он. - Не убил бы. Из-за любого ребенка, не говоря уж о ее детях.
- Вы были знакомы с их матерью? - настал мой черед удивляться.
- Знаком? Нет, сэр. Я ее только издали видел, да еще знал по голосу. Она пела, как ангел. Догадываешься, что это значит для мужчины, который истосковался по женщине? По приличной женщине. Один парень заявил как-то, что от ее пения у него скулы сводит. Пришлось ему свои зубы с полу собирать. Как подобрал, так извинился. За пятнадцать лет мне не доводилось слышать другого пения, только ее, а она пела те же песни, что и моя мать. Ее голос прямо слетал с небес, можешь мне поверить. Такая жалость, что она померла. Если хочешь знать, когда он ее похоронил, я положил цветы на ее могилу, сказал он.
- И тем не менее вы хотите его убить?
- А это уже другой сказ. Да, сэр. С помощью вот этого самого ружья я отправлю его прямиком в ад. Он подстрелил двух моих братьев.
- Может, это была ссора?
- Конечно. Но это было их дело, а когда он их подстрелил, то развязал войну. Или он будет похоронен, или его растерзают канюки.
- Ты бы обдумал все это получше, приятель, - сказал я. - С твоими братьями я не был знаком, но Дрейк Морелл - хороший человек, и девчонка только от него зависит. Тебе что, нужно, чтобы она осталась одна-одинешенька на свете? Через пару лет она станет женщиной... но какой женщиной?
Он уставился на меня, но я уже замолчал, подхватил винтовку и шагнул назад, в чащу. Он сделал то же самое. Я вернулся к лошади и поехал в поселок. Так мирно начинался день... И ведь никогда не угадаешь, чем оно все может обернуться!
Теперь мне было что рассказать Дрейку Мореллу. Я за него беспокоился.
В поселке я встретил Этана, набиравшего дров для печки, и остановился рассказать ему о происшествии. Когда я описал ему того человека, он невесело усмехнулся:
- Стейси Фоллет... знаю я его. Морелл раздразнил старого шакала, вот что. Старого шакала.
Глава 12
Пока я при свете лампы кормил и обихаживал коня, я все думал о нашем поселке - маленьком островке в море дикости и о тех опасностях, что подстерегают нас. Самые первые поселенцы, окруженные ненавистью, испытывали, наверное, то же самое.
Человек и город всегда связаны с миром, они не остаются в одиночестве, стоит появиться кому-нибудь новому, как от него начинают расходиться круги, словно по воде. Мы поселились в предгорьях - дичь ушла наверх, в горы, и ее стало меньше. Весной наши плуги вонзятся в здешнюю землю. Она небогата, но нам предстоит с нее кормиться. С нашей сноровкой, унаследованной от многих поколений фермеров, мы облагородим почву, будем тщательно ухаживать за посевами, и - больший или меньший, - но все равно соберем урожай. И земля вокруг нас изменится.
Стейси Фоллет скрывается в горах над поселком и угрожает одному из нас. А у нас каждый на счету, мы не можем пожертвовать одним, чтобы не ослабнуть всем вместе. Этот Стейси мне не враг, но я буду считать его таковым, потому что его глупое ружье может пробить брешь в той стене, что нам предстоит выстроить против индейцев.
А они, по сути дела, не враги. Нам незачем с ними ссориться. У них свой путь, у нас - свой. Они нападают для куража, движимые удалью да еще чувствуя в нас смутную угрозу, которая не определяется словами, но наполняет краснокожего неясным страхом. Жизненный уклад индейцев обречен - и не потому, что бледнолицых несметное число, не потому, что у них хорошие ружья и пушки, а потому, что у них есть товар. Погибель краснокожего началась тогда, когда появился первый белый торговец и стал предлагать ему то, чего он сам не мог изготовить. Проснулось желание обладать. Нужно было покупать или брать силой.
Иголка, стальной нож, ружье и порох, виски, разные побрякушки - вот что разрушало мир красного человека, и, воюя с белыми, он воевал против вожделений своего сердца. Некоторые из них восставали против наступления вещей, приносимых бледнолицыми, но их голос терялся в пустыне.
Я мог бы жить как индеец, мне по душе их жизнь. Дух индейцев витает в воздухе, окликает вас в шуме лесных ветвей и в журчании горных ручьев, но не смолкает и другой голос - голос моего народа и его обычаев. Наш обычай наступать, идти вперед, преображая мир так, чтоб всем становилось легче жить. Хотя, в некотором смысле, и сложнее.
Когда я рассказал Дрейку Мореллу о Фоллете, он наконец заговорил.
- Я ждал его, - сказал он. - Он самый приличный парень среди всех этих бедолаг. Они сели со мной играть, им не везло, а когда вконец проигрались, то обвинили меня в жульничестве. Один солдат поджидал, когда освободится место. Я попросил его заглянуть под стол. Как я и предполагал, с их стороны он нашел четыре спрятанные карты. То есть они сами жульничали, и очень неуклюже, мне все было видно. Пришлось мне сказать им, что я о них думаю, и они ушли. Они ждали меня на улице, но я вышел через заднюю дверь. Они стояли у стены, прислонив к ней свои ружья. У них были "спенсеры" - страшное оружие, но с ним трудно быстро управиться. Я их окликнул, один успел выстрелить, но пуля шлепнулась в грязь. Я убил обоих. Они так и остались там лежать, как две перепелки. Не ждите от меня раскаяния. Они пытались побить меня моим собственным оружием. А когда не вышло, решили пристрелить меня без всякого предупреждения. Но Стейси Фоллет - другое дело. Без него им не удалось бы прожить так долго. Он опасный человек.
- Похоже на то.
- Ничего не поделаешь. Нужно быть поосторожнее. Я всегда старался быть осторожным.
- Вы смелый человек, Морелл.
- Смелый? Каждому свое, Шафтер. Люди называют героями тех, кто один раз совершил то, что смелый делает каждый день.
Он отвернулся.
- Хотите, прогуляемся? Я только прихвачу свою трубку. Вы прочли Плутарха?
- Нет еще.
- И не торопитесь. Он того заслуживает. - Он закрыл за нами дверь. - Вы счастливее, чем думаете. В отношении книг, конечно. Когда переселяешься на Запад, много с собой не потащишь, а майор Макен, как я слышал, тщательно подбирал книги. Завидую вам, что вы начинаете именно с этих книг. Голова как дом, который владелец обустраивает по своему вкусу. Если в доме пусто и холодно, никого, кроме себя самого, винить не приходится. А у вас есть возможность сделать свой дом удобным и даже изысканным.
Вдруг он заговорил о другом.
- Шафтер, вы могли бы для меня кое-что сделать?
Я удивился. До того мне казалось, что он так прочно стоит на ногах, что ни в чем не может нуждаться.
- Я говорю о Нинон. Если Стейси Фоллету повезет больше, чем мне, позаботьтесь о ней. Она станет красивой женщиной, Шафтер. Она необычайно талантлива. Здесь она надолго не задержится. В ней таится нечто, что потребует себя выразить. Кем бы она ни стала, у нее не будет тихой, спокойной жизни: помешают страсть, огонь, честолюбие.
- Но она же еще ребенок.
- Долго ли девочке быть ребенком? - Он пожал плечами. - Пока она еще ребенок, а однажды утром просыпаешься, глядь - а перед тобой уже женщина, да не одна. Целая дюжина незнакомых женщин.
- Ей лучше остаться здесь. У нее будет время, чтобы разобраться в себе и понять, кто она такая на самом деле.
- Чепуха, Шафтер. Ты сам это знаешь. Человек - никто, пока сам себя кем-то не сделает. У Нинон эта работа не займет много времени. Глину, из которой она слеплена, я хорошо знаю.
Ужинали мы в тот вечер у Каина вместе с Рут и Будом. Мы говорили о книгах и о сапогах, о таинственных происшествиях и о детских мечтах, о дальних странах, где стоят древние храмы и где когда-то боги бродили среди людей. Пришел с отцом Ленни Сэмпсон и слушал, широко раскрыв глаза, пока Морелл рассказывал об Улиссе и циклопах, о Тесее и Минотавре, об Энее и возникновении Рима. Как хорошо было вот так разговаривать в теплом уютном доме! Когда разговоры иссякли, Нинон спела пару песен, и мы сели пить кофе. Потом дети отправились спать, а мы еще долго беседовали о судьбе нашего поселка.
