Инспектором в кавалерии был полковник русской службы Ш-ть. Его комиссаром латыш Лея. Оба они делали "красную" карьеру. В нее же они захотели втянуть и меня. Вначале в форме любезного предложения мне предлагали кавалерийский полк. Я так же любезно благодарил и отказывался. Затем любезность сменилась более настойчивыми предложениями.
Я твердо упирался. Я знал, что здесь нельзя делать ни {91} одного шагу, ни одного компромисса. Если сделал, то пропал.
Большевики сумеют заставить делать то, что они захотят. Свою волю ты уже потерял. Но трудно было выкрутиться. Тонко нужно было вести свою линию.
Борьба моя с инспекцией обострялась. Мне нужно было выиграть время. Наружно я ничего не делал, но на самом деле работал изо всех сил. — Я проходил через эвакуационные комиссии и перескочил уже на 5-ую.
Надо было по болезни эвакуироваться в Петроград. Но я был здоров.
К счастью в тюрьмах у меня во рту сломался золотой мост. На этом я и выехал. Приносил дантисткам цветы… Меня свидетельствовали… Выдавали удостоверения. И так я дошел до последней комиссии…
В это время в Инспекции уже готовился приказ о моем назначении.
Как говорят на скачках — я выиграл голову… Имея в кармане эвакуационный билет, я пришел в Инспекцию.
"Вы на этой неделе выезжаете на фронт и принимаете Н-й кавалерийский полк"… Сухо, в форме приказания, приветствовал меня инспектор кавалерии.
— "Простите, я сегодня по болезни эвакуируюсь в Петроград, не откажите отдать распоряжение, — заготовить мне документы".
Комиссар старался меня задержать, но ничего не мог сделать. Постановление эвакуационной комиссии отменить нельзя.
Все было в порядке. На все свои деньги я купил 7 поросят и сел в поезд…
"Дай Петроград"!
* * *
Я подъезжал к Петрограду в 1-м классе! На двух полках, в двух корзинах были у меня мои 7 поросят…
Провезу или нет!?. Неужели протащивши всю эту порцию через все заградительные отряды, я отдам их в Петрограде?
Вот и Царскосельский вокзал… Забрав свою ношу на плечо, я, делая вид, что мне очень легко, направился к {92} выходу. Уже около самого заградительного патруля я случайно провел рукой по пальто. И мой ужас…
Текут подлые! Все пропало… И был действительно момент, когда я потерял всякую надежду. Но "его величество случай" сохранил мне моих поросят. — Я тут же встретил железнодорожного служащего, бывшего носильщика на Балтийском вокзале. Много раз, когда я служил в Петергофе он таскал мои вещи и получал на чай.
"Проведите"…
* * *
Ужас и тоска охватили меня, когда я вышел на знакомые улицы: Ведь это мой родной Петроград! Темнота. Мостовая перевернута. Народу нет. Мерзость. Куда, о Господи? И я побрел к своим знакомым. Теплый хороший прием, и я под кровом.
Так началась моя жизнь в Петрограде. И уж если я рассказывал о своем воспитании, полученном в тюрьмах, то расскажу и о его результатах. Выучили большевики меня жить… Выработали достойного им ученика… И вот, настал для них час расплаты. Не убила меня прежняя жизнь, а наоборот вселила в меня силу и крепость зверя, борющегося за свое существование.
Семь поросят, штанишки на ногах и больше ничего… Так я начал свои первые шаги. Во первых нужно "легализировать" себя. Надо сказать, что будучи "грамотным", все препроводительные бумаги писал я себе сам и только давал их подписывать. И составлял я их на все случаи — без точек над и.
"Удостоверение личности" — там сказано: "Прикомандированный к Инспекции кавалерии такой то"… растяжимо. И это надо было использовать.
Я отправился в "Изоляционно-пропускной пункт". Предстал перед 4-мя болванами, сидевшими за столом, И молча подал свои бумаги.
"Вы кто будете — комсостав или красноармеец?"
Я немножко задержал свой ответ, тогда другой опередил меня и сердито рявкнул:
"У нас нет комсостава — пиши его красноармейцем".
Хорошо. "Легализация" начинается… Через месяц, на {93} основании этой регистрации, я взял у них удостоверение, что я "красноармеец Бессонов, уроженец г. Петрограда, такого то года рождения". А еще через месяц, на основании их же приказов, демобилизовался. Так я "легализировался". По трудовой книжке я стал демобилизованным письмоводителем, никогда ничего общего, ни с юнкерами, ни с офицерами, ни с судами, ни с тюрьмами не имевшим.
На улицах расклеивались плакаты — приказы: "Под страхом строжайшего, вплоть до расстрела, наказания, приказывается всем юнкерам, офицерам и т. п. являться в такие то учреждения". Я подходил, читал и, решив раз навсегда, что это меня не касается, продолжал жить демобилизованным красноармейцем. Но все мое богатство, 7 поросят, скоро кончилось и встал вопрос о существовании. Надо есть и пить.
Уезжая на войну, я на Козухинских складах оставил все свои вещи и квартирную обстановку. Сейчас я решил навестить ее. Придя в то помещение, где она стояла, я увидел только груду фотографических карточек и одно трюмо. Карточки я забрал, подтянул свои единственные штанишки и с легким сердцем вышел на улицу.
Что же делать? Выходов было несколько. Первый. — Служба у большевиков. Но этот выход сразу отпал. Во первых это компромисс со своей совестью, на что я уже не мог идти… Во вторых подлаживание, пожатие руки всякой дряни и т. п. Я знал, что я может быть выдержу месяц, другой, но в конце концов, я их пошлю очень далеко… А они меня еще дальше… Нет, это не для меня.
Являлся другой. Я знаю Петроград, у меня много знакомых. Можно заняться спекуляцией. Брать вещи и их перепродавать. У кого же я их буду брать? Да у своих же друзей, знакомых… Нет, опять не подходит. Брать последние вещи у неимущих людей, перепродавать их, при этом обязательно врать, изворачиваться… Нет. Не идет, не дело.
{94} Наконец последний выход: Откинув закон Бога, большевики установили свой… Я утверждаю, что в Советской Pocсии нет человека, который бы не преступил его… Что же мне делать?..
Принять вызов. Стать вне закона. Померяться силами. Для них все средства хороши. Для меня же только те, которые позволит совесть…
Решение составилось, надо было найти пути… Большевики сильны… Я хочу быть умнее их… Помог случай.
Я жил тогда с Юрьевым. Вернувшись как-то домой, он рассказал мне что встретил своего знакомого, служащего в хозяйственной части одного из Советских учреждений. Пощупал его, попробовал, тому "и хочется и колется"…
Давай его…Устроили обед. У нас иногда не хватало на табак, но для "дорогого" гостя родилось все… — И осетрина, и куропатки… И мороженное и суп с пирожками…
Служил "свой" лакей… Водки и вина вволю. Обед был первейший, и наш упиравшийся вначале "Петя — Володя" под конец намок… Поставили вопрос ребром …
— "Согласен".
Ударили по рукам. Протрезвили и начали подготовку. Нужно было добиться, чтобы служащие хозяйственной части учреждения несколько воскресений подряд собирались бы на сверхурочную работу. К моменту действия необходимо было сочетать наибольшее количество денег в кассе, наименьшее количество людей на работе и присутствие казначея с ключами от несгораемого ящика.
Готовились долго, обдуманно, осторожно. Упрямо шли к своей цели. Здание учреждения было большое. Касса находилась во втором этаже, далеко от входа, в конце коридоров, в маленькой простой комнате. Шагах в 20-ти от наружного входа были ворота проходного двора. Насколько раз, под видом клиентов, порознь, мы побывали в учреждении. Осмотрели помещение, физиономию кассира, ворота, двор, другие ворота. Установили место стоянки автомобиля. Долго возились с выбором шофера. При переговорах можно играть только наверняка, и вместе с тем, нужно было сочетать "своего" человека с сильной, вполне исправной машиной.
{95} Если играть в такие игрушки, то надо, чтобы на долю случая приходилось как можно меньше шансов.
Уговорились: наш "Петя — Володя" должен был нас встретить в 11 часов утра с бумагами в руках, на углу таких то коридоров. Это условный знак, значит все в порядке" — Казначей на месте, ключи у него.
Если "Петя" был на месте, но без бумаг, то какая то заминка. Если "Володи" нет совсем, значит все пропало.
Наконец все готово…
Был четверг. Переговоры кончены. Налет назначен на воскресенье.
Пятница… Вечер… Уже без дела, я зашел к "Пете-Володе"… Встречает, мнется… И вдруг выпаливает:
— "Юрий Дмитриевич… Вы можете меня называть как угодно… Но я струсил"…
Я попробовал его уговорами, нет!
— "Я трус, я не товарищ, я мерзавец… Но я боюсь".
Я его просьбами… Не поддается. — "На "дело" я не пойду"… Я пугнул…
Никак. "В воскресенье на службу я не выйду".
Выдержать было трудно. Я жил тогда этим делом. Оно взяло всю мою волю, энергию. Проиграю… На другое не было сил.
Ночь. — Кошмарная… Настоящее, полное отчаяние… Я хотел, — я должен был выйти победителем. По моему… По тогдашнему, — я шел на правое дело. Я хотел есть… И дать другим… Мне — не давали… Я брал силой. И я… Молился Богу. От души… Я не понимал тогда учения Христа. По совести… И тогда я считал ее чистой.
