пока жалованная грамота специально не оговаривала, что данный монидрион передается монастырю «в качестве метоха») [364]. Что касается причин поглощения экономически более слабых монастырей более сильными, то нельзя, на наш взгляд, ограничиваться только вышеуказанными внешнеполитическими причинами. Данное явление представляет собою закономерный процесс концентрации феодальной по своей природе монастырской собственности, усложнения ее иерархической структуры.
Относительно локализации имуществ монастырей Мистры нужно заметить, что они, как и повсюду, не были собраны воедино, не образовывали единого, территориально объединенного комплекса, а были разбросаны по многим местам, находясь как вблизи монастырской ограды, так и на достаточно большом расстоянии от нее [365]. Однако бросается в глаза некоторая закономерность: чем больше удалены владения от Мистры, от монастырской ограды, тем больше их разбросанность, и, наоборот, в непосредственной близости Мистры сеть этих владений становится гуще, а кое-где они образуют сплошные комплексы, особенно если учесть также и известные нам по епископальным актам владения Митрополии. Так, из епископального акта 1312 г. видно, что по инициативе «проэдра Лакедемонии» Никифора на реке Магуле было построено 5 мельниц, посажены оливковая роща и сад, в Левке (деревня недалеко от плифоновской Врисис) насажен виноградник, куплен вблизи церкви дом хартофилакса Евгения [366]. Епископальный акт 1330 г. упоминает следующие владения Митрополии: земли, находящиеся между Двумя реками (ίδιοπεριόριστα μέσον των δύο ποταμών), недалеко от Врисиса; владения, которые раньше принадлежали севасту Николаю Мавропадасу в местности Чиканистрий; хорафий Вунон; виноградник около Магулы в Гоние, другой виноградник в Каламоте (εις.ήν καλαμωτήν, в Каламате?) [367]. Наконец, епископальный акт 1341 г. называет париков и проскафименов, проживавших в Магуле, Левке, Парории, Сапиках и в других местах (άλλαχό&εν) и записанных в практике Митрополии [368].
Приведенные материалы показывают, что наряду с недвижимым имуществом монастыри располагали большим числом зависимого крестьянского населения, причем владельческие права монастырей на них полностью уподобляются владельческим правам на недвижимость: парики и проскафимены, из которых главным образом состояло это зависимое население, продаются, покупаются и дарятся наравне с землей и другими видами собственности. Кроме париков и проскафименов, на землях монастырей сидели и другие категории зависимых крестьян, в частности клирики и «возвратившиеся» (άνακαμπτικώς εχοντες), [369] условия «сидения» которых на монастырской земле, по-видимому, были равны парическим. В епископальном акте митрополита Лакедемонии Нила от мая 1339 г. говорится, что императором предписано, чтобы отныне никто из клириков и париков, а также των άνακαμπτικώς έχόντων не продавал и не закладывал владения церкви и чтобы никакой клирик не присваивал ИХ (ουδέ κληρικός τις προικίση εις ιδιωτικόν πρόσωπον) [370]. В другом акте (от декабря 1339 г.) тот же митрополит Нил грозит проклятием трехсот восемнадцати богоносных отцов в Никее тем из клириков, париков или των έχόντων άνακαμπτικως, которые осмелятся продать или отдать в залог что-либо из частных владений церкви [371].
Таким образом, земельная собственность монастырей рассматривалась как их полная собственность, отрицающая всякие владельческие права сидящего на ней зависимого крестьянского населения. На практике эти сложившиеся отношения собственности часто нарушались. Сами названные факты запрета отчуждения монастырской земельной собственности были вызваны подобными нарушениями. Во введении к первому из этих епископальных актов митрополит Нил сообщает, что, прибыв в Мистру для вступления в должность, он нашел церковь (Митрополию) и ее владения разоренными (εκκλησίαν καί τα αύτής κτήματα κατεφθαρμένα), что явилось результатом действий именно клириков, париков и των άνακαμπτικώς έχόντων [372]. Разумеется, все эти действия зависимого населения носили характер пассивного протеста против существующих отношений. Другой формой протеста было бегство париков на венецианские земли «с целью уклониться от тяжелой ангарии, возложенной на них для покрытия расходов на реконструкцию Гексамилиона», как объяснил посол Мистры, поднявший этот вопрос в сенате [373]. О тяжести этого налога, взимаемого с каждого очага (έφ' έκάστης έστίας), чтобы реконструировать укрепления на Истме и содержать наемников для его защиты, сообщает Плифон: «Нынешние налоги разоряют (людей), а многие уже разорены (έφθόρασί γε ήδη οί πολλοί)» [374]. Примечательным кажется тот факт, что Плифон, предлагая ввести единый налог натурой, констатирует, что в данное время «большинство из них (налогов) взимается деньгами, а не материальными благами» (νομίσματι των πλείστων εισπράξεων, ού χρήμασι γίγνομένων) [375]. Данные византийских практиков [376] подтверждают, что «хозяйство византийских феодальных поместий покоилось почти всецело на денежной основе и что феодальная рента, точное исчисление которой представляло основную задачу писцовой книги, являлась преимущественно денежной рентой. Основные повинности крестьян, их подворные подати выражались исключительно в денежных взносах, как в денежных единицах исчислялись и доходы с неподеленных барских земель и угодий» [377]. Правда, Острогорский полагает, что такое преобладание денежных податей, вызванное потребностями денежного хозяйства в Византии, не означало полного вытеснения натуральных и трудовых повинностей и какой-либо принципиальной их отмены [378].
Итак, данные монастырских актов Мистры показывают в принципе ту же картину, что и недавнее исследование Поляковской о Фессалонике и Серрах: [379] рост монастырского землевладения, укрупнение монастырского хозяйства. Владение колоссальными земельными угодьями, недвижимым имуществом, многочисленным зависимым крестьянским населением, доходами в виде феодальной ренты и чисто церковными доходами неизбежно должно было повышать экономическое могущество духовенства Мистры, в первую очередь черного духовенства, монашества, увеличивать его роль в экономической жизни города и благодаря этому усиливать его влияние на общественные отношения в Мистре. Широкие иммунитетные права, которыми пользовались монастыри, делали их почти независимыми по отношению к светской власти, а исихазм, по-видимому, явился идеей, санкционирующей эту самостоятельность. Нельзя также при оценке роли монашества в общественной жизни города упускать из виду и тот общеизвестный факт, что в ведении монастырей находились, по существу, все учреждения, жизненно важные для функционирования города: гостиницы, больницы, бани, пекарни, источники и т. д. [380] Этому способствовала само местоположение монастырей, которые, несмотря на ограду, органически сливались с народными кварталами. В Мистре народный квартал включал все самые крупные монастыри: Митрополию с митрополичьим дворцом, Бронтохион, Пантанассу, Перивлепту и множество маленьких часовен [381]. Монашество Мистры, вопреки каноническим запрещениям заниматься светскими делами, активно вмешивалось в политические события, проникало во все сферы общественной жизни.
События 1402 г., происшедшие в Мистре в связи с продажей ее родосскому Ордену госпитальеров, особенно ярко показали, что судьбы города решались фактически не в блестящем и внушительном дворце деспота, а в монастырских кварталах. Совершенно фантастическим является утверждение некоторых историков, что инициатором или одним из инициаторов этих событий был Плифон (его еще не было в это время в Мистре) [382]. Вряд ли можно сомневаться, что за спиной архиепископа скрывался многочисленный и сильный отряд монахов-калогеров. Как известно, после победы исихазма, монашеской партии Григория
