Паламы, епископские и митрополичьи кафедры, да и сам патриарший престол заняли монахи и влияние черного духовенства в церкви стало весьма значительным [383]. В данном случае, как нам кажется, в основе выступления населения Мистры лежал конфессиональный протест, преследующий цели монашества. В самом деле, религиозная политика латинян была хорошо известна византийцам: всюду, где появлялись представители латинского католического запада г греческое монашество и белое духовенство лишались своих прав, а монастыри передавались латинским монашествующим орденам. Мистриоты имели перед собой наглядный пример: в Патрах, долгое время находившихся в руках латинян, крупный монастырь св. Николая (του Βλαττεροο) служил местопребыванием францисканцев, [384] монастырь Богородицы (τοδ Γηροκομείου) сначала был занят тамплиерами, затем (в 1210 г.) был отдан епископом Патр Ансельмом аббатству Клюни [385] и т. д. Поэтому нет ничего удивительного в том, что император Мануил II Палеолог говорит о «полном отвращении» мистриотов к этим «чужестранцам», «чужакам», к этим άλλοτρίοος [386].
Не менее известна была византийцам и религиозная политика турок, в основе которой лежала, наоборот, полнейшая терпимость к христианской церкви, в частности к православной. Религиозная оттоманская доктрина вообще не признавала насаждения ислама силой, [387] а если принять во внимание соображения политического характера, стремление турок использовать церковь для облегчения организации администрации подчиненных территорий, то становится понятным тот факт, что турецкое правительство даже покровительствовало православной церкви [388]. В своем известном письме фессалоникийцам Григорий Палама сообщал, что он, находясь в плену, встречал повсюду на покоренных турками территориях христианские общины с церквами и духовенством [389]. Монахи Мистры имели все основания надеяться, что турки пощадят их и не отнимут монастыри. Дальнейшие события подтверждают справедливость такого предположения. Ла Гилетьер сообщает, что все церкви и монастыри Мистры были оставлены турками христианам, а прелат Мистры по-прежнему носил звание митрополита, причем митрополичьему трону Мистры было подчинено 78 местечек, в то время как Коринфу — 27, Афинам — 28, Лариссе — 34, Фивам — 57 [390]. Ла Гилетьер рассказывает в связи с этим интересную легенду, которая тем не менее отражает взаимоотношения мусульман и христиан Мистры после капитуляции. Один турок, сераль которого находился вблизи Пантанассы, соблазнившись великолепием здания и «из ложного усердия к своей религии, попытался обратить церковь в мечеть. Он сообщил эту мысль магометанам города, которые не поддержали это насилие и сказали, что не имеет никакого смысла жаловаться на христиан Мистры, которые только и стремятся, что оказать услугу мусульманам, и что нужно позволить им с миром пользоваться милостями и привилегиями, дарованными им султаном» [391]. Однако турок обратился в Константинополь, к дивану, и в конце концов умолил его дать ордер. В назначенный для торжественной церемонии день ага, мулла и толпа магометан собрались в Пантанассе. Несчастным христианам ничего не оставалось, как запереться у себя дома и оплакивать это событие. «Был прекрасный день, солнце, казалось, спокойно смотрело на всю эту профанацию, когда колоссальная вспышка молнии, пронзая витражи Пантанассы, воспламенила одежду турка, сожгла ордер дивана, который он держал в руке, а его самого полумертвым и без сознания бросила на землю. Ужас охватил магометан, которые тем не менее не пострадали, а калогеры, оцепившие алтарь и не перестававшие умолять небо слезами и вздохами, громко вскричали "Agios о Theos"». В общем турки оставили Пантанассу девам св. Василия, а поправившийся турок решил стать христианином, сказав, что молния «просветила его дух и очистила его сердце» [392].
Рассмотренных данных, на наш взгляд, достаточно, чтобы заключить, что для исихаствующего монашества Мистры и находившихся под его влиянием народных масс турецкий тюрбан был предпочтительнее, чем латинская тиара. Этим объясняется тот факт, что Мистра, так категорически воспротивившаяся в 1402 г. попытке латинян овладеть ею (причем с санкции константинопольского правительства), в 1460 г. без всякого сопротивления открыла ворота туркам. Может быть, именно здесь надо искать водораздел между туркофильским и латинофильским течениями в Византии: на стороне первого — духовенство (белое, но особенно черное — монашество) [393] и население мест, где влияние монашества было сильным; на стороне второго — население мест, где монастыри были немногочисленны и влияние монашества ощущалось не так заметно, но особенно класс феодалов в целом, несмотря на многочисленные исключения, продиктованные своекорыстными личными мотивами [394]. Есть немало фактов, подтверждающих этот вывод. В Калаврите и в Коринфе, которые были проданы Ордену госпитальеров вместе с Мистрой и в которых монашеские учреждения были немногочисленны, восстания не произошло. Наоборот, как полагает Верто, уполномоченные ордена «были приняты с большой радостью членами магистрата и жителями» [395]. В Монемвасии, где торгово-ремесленные элементы населения играли более самостоятельную роль, монашество также не пользовалось заметным влиянием, несмотря на то что в самом городе был расположен монастырь Теотокос (женский), а в районе Монемвасии — монастыри Одигитрии и Таксиарха [396]. Соответственно и политическая ориентация населения была вполне определенной. Когда деспот Мистры Феодор I, будучи вызван султаном в Серры, оказался у него в плену, он вынужден был уступить Монемвасию туркам. Однако жители предложили венецианцам уступить им город, предпочтя латинское владычество оттоманскому рабству [397]. Правда, республика отклонила это предложение, боясь осложнения отношений с турками, но демарш населения Монемвасии весьма показателен.
Что касается феодалов, то они, несмотря на щедрое вознаграждение за ренегатство, [398] вряд ли могли питать иллюзии относительно того, что турки не посягнут на их собственность. Интересный пример приводит Острогорский. Один акт, в котором речь идет о соглашении, заключенном между светским феодалом Антавласом и монастырем Эсфигмену, по поводу домена, расположенного в деревне Портарейа, показывает, что Антавлас владел этим доменом сообща с монастырем, однако домен был отнят турецкими властями и передан мусульманину. В то время как Антавлас ничего не смог сделать для предотвращения случившегося, монахам Эсфигмену удалось добиться возвращения области. По мнению Острогорского, этот факт показывает различие между относительно благоприятным положением, которым пользовались под турецким владычеством монастыри, и непрочным положением светских собственников. Причем акт не предусматривает возвращения Антавласу его части домена, несомненно, как замечает Острогорский, из соображений, что владение землей стало вещью чрезвычайно ненадежной для светского христианина [399]. Cтановится понятным, почему и в эпоху завоевания Пелопоннеса турками именно феодалы оказали им серьезное сопротивление, являя иногда примеры подлинного мужества, как например Доксас в Калаврите, Грецас Палеолог — в Салмениконе, Палеолог Сгуромалис — в Каритене, Коркодил Кладас — в св. Георгии, Мануил Вокалис — в Гардики, Принококкос — в Кастрице [400].
Глава V.
Мистра как центр ремесла и торговли
