гость замышляет отмстить ему, Гильдон бледнеет от злости и страха, и по одному мановению его руки, бедняк мертвый падает под ножами рабов».
Сколь, можеть быть, ни преувеличено это изображение; но, принимая во внимание других писателей, сделавших также заметки об этом лице, нельзя не согласиться, что Гильдон выживал из ума.
Стилихон не имел времени заняться рассмотрением дел в Африке и, кажется, вполне полагался на преданность римскому Двору престарелого Гильдона. В ничтожной, безнравственной душе префекта это отсутствие всякого надзора за его действиями должно было ещё более развить сознание своего достоинства и желание безусловной независимости от правительства; и действительно Гильдон распоряжался в Африке, как полный властелин.
От Евтропия не укрылась эта личность, равно как и образ мыслей Гильдона о Западном Дворе; в Константинополе носился слух, что наместник африканский с презрением говорит о правительстве и об опекуне Говория. На этой личности Евтропий и основал свою надежду присоединить африканские земли к Восточной Империи. Хитрый евнух постиг, что из человека с таким характером и при незнании его положения и хода дел в обеих Империях, можно сделать всё, что угодно, лишь бы только уметь приноровиться к нему.
Вскоре после того, как Восточный Двор объявил Стилихона врагом Империи, Евтропий вошёл в сношения с Гильдоном [89], на первый раз ограничиваясь, однако ж, удивлением к его мнимым добродетелям и небывалым подвигам. Это внимание Восточного министра возбудило в мелочной душе префекта гордость, а отсюда ещё более раздуло в нем желание полной, самостоятельной власти и неповиновения римскому правительству и распоряжениям Стилихона. Сознавая своё влияние, произведенное на Гильдона, Евтропий спешил докончить начатое, и разными хитрыми происками довел его до того, что тот в начале 398 года провозгласил себя императором. Евтропий, без сомнения, недаром склонял африканского префекта к мятежу; он понимал, что Гильдон сам собой, притом ненавидимый жителями Африки, не в силах будет держаться против Стилихона, и волей или неволей, должен будет обратиться к покровительству константинопольского Двора: потому что, при своей трусости, думал Евтропий, он скорее согласится предаться на сторону Востока, чем захочет испытывать счастья в неравной борьбе с талантливым римским полководцем.
Евтропий не ошибся в своих расчётах. Едва Стилихон возвратился из Германии и выказал обычную свою решимость пресечь зло в самом начале, как Гильдон струсил и убежал в ливийские степи. Тогда Восточный Двор тайно обещал ему свою защиту, если только он признает себя и Африку в зависимости от императора Аркадия. Гильдон, боявшийся, что Стилихон нечаянно нападёт на него и разобьёт его, охотно согласился на это предложение. Замыслы и интриги Восточной политики проникали в Рим, и Западный Двор, по мысли Стилихона, требовал у Аркадия обяснения касательно таких действий. Восточный Двор спешил оправдаться; оп представил римскому Двору, что совершенно не знает, почему Гальдон поднял знамя бунта и почему вадумал объявить себя и Африку присоединёнными к Восточной Империи, и не щадил уверений в своем сочувствии к Западу, а между тем нисколько не упоминал о том, отказывается ли он от своих прав на Африку. Агенты Евтропия появились в Риме и там повели свои интриги: льстили первейшим сановникам, смущали народ различными баснями; из Константинополя постоянно присылали грамоты за подписью Аркадия, где щедро раздавались похвалы недавно объявленному врагом империи Стилихону и важнейшим придворным. Стилихон понял, что всё это одни уловки Восточного Двора, которые имеют своей целью запутать более дело, замять вопрос об Африке, поставить в нерешительное состояние римское правительство. Серена, как и всегда в подобных случаях, оказала и теперь очень много пользы ему, как женщина, владевшая необыкновенным умением обращаться в свете, одарённая как бы от природы чутьём распознавать всё её окружающее, Серена постигла, что нужно ей делать в этих обстоятельствах. Ей нужно было знать прямую цель постоянных посольств из Константинополя, и для этого она свела притворную дружбу с константинопольскими придворными; притворилась, что считает искренним их деликатное поведение, сама ласкала их, оказывая им всевозможные знаки почтения, доставляла им все роды увеселений, а между тем она высчитывала каждый их шаг, взвешивала каждое их слово. Константинопольские посланники, осаждённые со всех сторон её вниманием, не могли выдержать свою роль: они высказывались, хоти и ненамеренно и против своего желания. По соображении всех обстоятельств, Серена убедилась, что предположение её мужа справедливо; она выразумела политику Евтропия, открыв некоторые из его планов. Разгадав таким образом политику Восточного Двора, Стилихон сам стал действовать с большей осторожностью; он не хотел делать формального разрыва с Восточным Двором, чтобы не иметь в одно и то же время с двух сторон врагов [90], а потому на льстивые письма, присылаемые от имени Аркадия, он отвечал не меньшей лестью, через которую, однако ж, проглядывали колкие намёки насчёт действий константинопольского Двора. Это было тем необходимее, что Гильдон с началом весны оправился от первого испуга и, подстрекаемый Евтропием, опять явился в Карфагене и не пропускал в Рим ни одного корабля с хлебом. Известно, что Италия большую часть хлеба получала из Африки, след. с пресечением подвоза из этой страны, цена его должна была возвыситься, а как, вследствие жестокой зимы, на весну поля не могли дать хорошей жатвы, то в Риме открылся голод.
Все эти обстоятельства требовали мер решительных.
Стилихон ещё во время зимы собрал войско для похода в Африку и снарядил две флотилии, из которых одна должна была перевезти туда солдат, а другая назначалась под провиант. Но весной, когда надлежало приводить в исполнение все эти приготовления, вдруг солдаты, вероятно вследствие интриг евтропиевых агентов, отказались повиноваться распоряжениям Стилихона, и не хотели плыть в Африку, говоря, что их ждёт верная погибель в этой жаркой стране.
В этом затруднительном обстоятельстве, доказывающем, как много нужно было иметь мужества, терпения и блогоразумия, чтобы управлять государством в описываемую нами эпоху, в этом обстоятельстве Стилихон восстановил древнее обыкновение, по которому Сенат распоряжался началом, ходом и концом войны [91]. Созванный Сенат, который, без сомнения, находился под влиянием Стилихона, придав этому случаю особую торжественность, должен был произвести — и действительно произвёл — сильное впечатление на народ и солдат своим консультом, данным всем чиновникам Империи: deut operam, ne quid ditrimenti respublica capiat. Это вызвало в солдатах воспомивание о прежнем счастливом времени грозной, могущественной республики и вдохнуло в них обольщающую мысль, что и теперь Рим силен, как и прежде, и что, хотя большая часть из них не
