Никон находился в Соловецком монастыре, откуда ему надлежало привезти мощи святого Филиппа; многочисленной свите он уже давал чувствовать тяжесть своей деспотической руки, власть которой вскоре предстояло испытать не только церкви, но и всему государству. Бояре и сановники, сопровождавшие Никона, единогласно жаловались не только на изнурение службами и постами во время поломничества, но и на всякого рода унижения и на грубое обращение. Несколько огорчившись этим, Алексей не решился, однако, обратиться с упреками к избраннику своего сердца. Царь ограничился просьбами быть снисходительнее и оградить его от нареканий некоторых наиболее раздражительных бояр, во главе которых фигурировал весьма популярный князь Иван Хованский, считавшийся за свои — довольно, впрочем, сомнительные — победы выдающимся военачальником.
Вернувшийся вскоре затем в Москву Никон был избран в патриархи или, вернее, собору было приказано избрать его. Согласно обычаю, он отказался от избрания, заставил упрашивать себя; царь принужден был земно поклониться и присоединить свои просьбы к мольбам собрания. Никон, с его пристрастием к театральным манифестациям, не ограничился этим: он обратился к боярам и народу с требованием, чтобы они обязались «признавать в нем пастыря и отца, которому все должны повиноваться». Все обязаны подчиняться мерам, которые он сочтет необходимыми для восстановления порядка в церкви. Утвердительный ответ не замедлил, и Никон 22 июля 1652 года возложил на себя белую митру московских первосвященников.
Новый патриарх, опираясь на сочувствия царя, деятельно приступил к осуществлению широкого плана реформ, вызвавшего одно из самых стихийных духовных движений, которые когда- либо видело человечество, хотя основные причины раскола возникли гораздо ранее. Могущественное содействие царя позволило Никону в течение многих лет победоносно бороться с противниками, не уступавшими ему в энергии и решительности.
Но и помимо церковного новаторства, с которым неразрывно связано его имя, Никон, с его возвышением, опалою, процессом и ссылкою, является личностью во всех отношениях исключительной.
Протопоп Аввакум, земляк Никона, уверял, будто бы отец последнего был черемисом, а мать — татаркою. Хулители и поклонникиреформатора долго препирались по поводу его происхождения; полагали даже, что Никон по происхождению был финном. Но ни телесный, ни духовный облик его не носили никакого отпечатка этой расы. Никон был громаден и порывист; увидев его впервые в 1663 году, грек Паисий Лигарид был поражен его зверским видом, высоким ростом, огромностью головы с волосами, оставшимися черными в шестьдесят лет, низким морщинистым лбом, густыми, нависшими бровями и ушами сатира. Враждебно настроенный к патриарху, грек не польстил ему, конечно, в своем описании; но, судя по сведениям из других источников, портрет его, в общем, не погрешил против сходства. Другой грек, Павел Алеппский, относившийся к Никону менее предвзято, свидетельствует, что видел, как патриарх, прображничав за столом с полудня до полуночи, отправился служить без малейшего признака утомления.
Никон обладал большею силою темперамента, чем ума. Познания его были весьма ограниченны; получив поверхностное духовное образование, он мало дополнил его впоследствии беглым чтением. Лишь властный и смелый характер, явное стремление к действию и борьбе, соединенные с некоторою изворотливостью и большим талантом к организации театральной обстановки, заставили группу образованных и предприимчивых людей из среды, приближенной к Алексею, избрать Никона орудием для выполнения широкой программы церковной реформы. Инициаторы дела совершили ошибку, избрав в его лице главного выполнителя своих предначертаний; гораздо менее податливый, чем они предполагали, патриарх скоро ускользнул из их рук. Законченная без них и против них реформа повлекла за собою лишь их гибель.
Усвоив чужие мысли. Никон наложил на осуществление их столь индивидуальный отпечаток, что вся реформа запечатлела его личность. В общем, она заслуживает похвалы. Помимо исправления священных книг и богослужения, преемник Иосифа успел ко времени своего падения хоть отчасти упорядочить церковь и ввести в нее совершенно отсутствующую дисциплину. Он восстановил проповедь, которую совсем забыло духовенство; он основал школы, вводя изучение классических наук и поощряя переводы с греческого языка на церковнославянский, собрал в выстроенном им Воскресенском монастыре материалы для богатой библиотеки, пытался устроить в пользу своих соотечественников просветительный центр, которого так недоставало ему во время его собственной молодости.
В качестве проповедника он оставил по себе память как замечательный импровизатор, производивший впечатление могучим и мелодическим голосом. Он зачастую вдохновлялся событием, происходившим в самый момент произнесения проповеди; но ни одна из проповедей Никона не дошла до нас. Его речи на соборах 1654 и 1655 годов многословны, полны повторений и изложены столь сбивчиво, что в некоторых местах неудобопонятны.
Кроме того, он умел давать отпор расколу; можно считать коли не вполне доказанным, то весьма вероятным, что, если бы не опала Никона, дальнейшее развитие раскола было бы задержано.
Эти заслуги и достоинства помогли Никону достичь влияния, которым далеко не пользовались его ближайшие предшественники.
Алексей низко преклонялся перед Иосифом; по его собственным словам, когда получилось известие о смерти этого патриарха во время богослужения, он и все присутствующие были поражены таким «ужасом», что «с трудом продолжали пение». Тем не менее, — если исключить Филарета, занимавшего особое положение в качестве отца царя, — патриарх, как и все иерархи московской церкви, был лишь государственным чиновником, поставленным во главе духовенства, всецело подчиненного светской власти. Его избрание, как и назначение митрополитов, епископов и даже главных архимандритов, в сущности, зависело исключительно от усмотрения царя. Это и не могло быть иначе, потому что в древней Руси епископы были не только пастырями душ, но и агентами правительства с весьма широкими полномочиями административного свойства. Владея огромными имениями, они не только всецело управляли ими. но и командовали иногда войсками, составлявшими автономные части; при этом они действовали всегда в качестве уполномоченных государя, единственного источника всякой вообще власти. Превращение московской митрополии в патриархат — дело исключительно светской власти — ничего не изменило в этом распорядке.
Идеи и чувства Алексея как нельзя более совпадали с представлением о государе как об истинном главе московской церкви. Он до такой степени был проникнут церковным духом, что проникался им даже в военных делах. Одного из полководцев, разбитых поляками, он упрекнул в нарушении не правил стратегии. а предписаний Священного Писания; другому же рекомендовал как средство достичь больших успехов пение «унисоном» во время ратных богослужений. Он составлял предписания о соблюдении постов, созывал важнейшие соборы семнадцатого века и нередко разрешал возникавшие на них религиозные споры вопреки мнению большинства и даже самого патриарха.
Возведение Никона в сан патриарха не внесло никакого принципиального изменения в этот порядок вещей. По свидетельству некоторых современников, преемник Иосифа заручился хартией, обязывающей царя не вмешиваться в церковные дела и признавать решении патриарха окончательными и неоспоримыми. Но, подписавший в сане простого архимандрита уложение 1648—1649 гг., Никон, и став патриархом, не выразил никакого протеста против тех постановлений этого кодекса законов, которые в корне подрывали независимость церкви. Он примирился с установившимся порядком вещей, предпочитая использовать личное влияние для обращения в свою пользу естественных последствий такого строя. Вместо того чтобы подрывать светскую власть, Никон стал опираться на нее для обеспечения собственного могущества.
По закону судебная автономия, которую себе присвоил таким образом Никон, не исключала возможности апеллировать к царю. Но когда один дьякон попытался воспользоваться этим правом в 1655 году, царь заявил ему: «Мой друг, если бы я стал отменять решения патриарха, он скоро вернул бы мне свой посох и сказал бы: «Управляй сам моими иноками и священниками».
Впоследствии Никон пытался лично достигнутые преимущества объединить общею доктриной: он уверял, будто подписал уложение лишь по принуждению; в 1653 году он дал перепечатать «Номоканон»[1] с тенденциозными дополнениями в этом смысле. Ему приписывали даже намерение приобщить себе сан папы, который некогда принадлежал восточным патриархам.
По отношению к своим подчиненным Никон держал себя настоящим тираном. За малейшую провинность архимандритов и протопопов заковывали в цепи и заставляли работать дни и ночи в патриаршей пекарне или обрекали на голодную смерть в подземных темницах. По словам Павла Алеппского, верховная власть в московском государстве была разделена между царем, патриархом и келарем Троицкой лавры, причем последний обставлял свои выезды пышнее соперников по власти. Тем не менее Никон вскоре низложил его и принудил исполнять обязанности мельника в небольшом монастыре, где тот и окончил свои дни.
