Впоследствии Никон пытался лично достигнутые преимущества объединить общею доктриной: он уверял, будто подписал уложение лишь по принуждению; в 1653 году он дал перепечатать «Номоканон»[1] с тенденциозными дополнениями в этом смысле. Ему приписывали даже намерение приобщить себе сан папы, который некогда принадлежал восточным патриархам.
По отношению к своим подчиненным Никон держал себя настоящим тираном. За малейшую провинность архимандритов и протопопов заковывали в цепи и заставляли работать дни и ночи в патриаршей пекарне или обрекали на голодную смерть в подземных темницах. По словам Павла Алеппского, верховная власть в московском государстве была разделена между царем, патриархом и келарем Троицкой лавры, причем последний обставлял свои выезды пышнее соперников по власти. Тем не менее Никон вскоре низложил его и принудил исполнять обязанности мельника в небольшом монастыре, где тот и окончил свои дни.
Под конец власть патриарха опиралась также на несметное богатство. К огромным имениям, унаследованным от предшественников, патриарх, вопреки уложению, не переставал присоединять новые, так что число патриарших крепостных возросло с 10 000 до 25 000; от каждой земли, отходившей в казну, он заставлял отделять для себя некоторый участок.
В 1656 году Никон произвольно уничтожил коломенскую епархию. присоединив ее к своей со всеми ей принадлежавшими доходами. В то же время он повысил обложение, ежегодно вносимое патриарху вновь назначенными священниками, заставляя простых попов приезжать для этой цели в Москву, где их задерживали от трех до шести месяцев и принуждали в самые сильные морозы выстаивать многие часы на дворе патриаршего дворца. От одних столичных церквей он получал по 14 000 рублей и требовал даже часть доходов от Троицкой лавры. Если верить Павлу Алеппскому, Никон имел до 20 000 в день.
В 1655 году он построил себе новый дворец, который обошелся в 50 000 рублей, хотя строительные материалы были доставлены царем, а работы производились собственными крепостными патриарших земель. Домашний обиход Никона отличался чрезвычайной пышностью; стол был изобильный и пили много. Перед обедом патриарх и его гости выпивали по три стакана водки, затем разные напитки подавались к каждому блюду. Между тем перемены в меню того времени насчитывались десятками, не считая закусок.
Никон любил роскошь и всякого рода эффекты. Некоторыми чертами характера он упредил Потемкина. Собираясь принять царя в одной обители, он с большими расходами собрал туда целые сонмы иноков из окрестных монастырей. Облачение его бывало до такой степени перегружено жемчугом и драгоценными камнями, что. несмотря на свою атлетическую силу, Никон не мог вынести его тяжести и принужден был переоблачаться во время богослужения. Уверяли, будто он любуется на себя в зеркало во время священнодействия. Впрочем, в чем только его не обвиняли!.. Не только в том, что он дал себя подкупить полякам, но и в том, будто осквернил одного дьякона, предварительно споив его, и при таких же условиях изнасиловал женщину под предлогом уделения ей лекарства!..
Никон, несомненно, создал себе много врагов, которые рады были впоследствии возможности возводить на него всякие небылицы. Раскольники считали наибольшим его грехом то, что он, по примеру римских первосвященников, носил изображения Христа и Матери Божией на своих туфлях.
Но расходная книга патриарха свидетельствует также о ежедневной раздаче щедрых подаяний, и Павел Алеппский, быть может, недалек от истины, утверждая, что Никон, несмотря на свою суровость, был дорог большинству русских, как папа католикам.
И действительно, популярность Никона проявилась с полной очевидностью после его опалы; позднее Стенька Разин пытался еще использовать ее. Чтобы внушить расположение простонародью, Никон не брезгал такими средствами, как приглашение к праздничному столу одного из почитаемых в Москве юродивых; патриарх сам наливал ему вино, выпивая из кубка оставшиеся после юродивого капли.
Несмотря на то, что власть патриарха ограничивалась делами одной церкви, с течением времени неизбежно должны были возникнуть различные столкновения ее с властью такого государя, как Алексей, ревниво оберегавшего свои прерогативы в этой именно области. Кроме того, Никон привык обращаться с приказаниями и указами, даже по личным делам, к агентам светской власти; первым узурпировал это право патриарх Филарет. Алексей сначала не подал вида, что недоволен. Вышло даже так, что преемник Иосифа стал пользоваться титулом «великий государь». Никон уверял позднее, что эта милость была ему предоставлена за заслуги, оказанные во время первой войны с Польшей. В документах, дошедших до нас, не осталось никакого упоминания об этом, но с 1655 года этот титул неизменно фигурирует в переписке царя: Алексей всегда включал в свои письма приветствие великому государю московскому патриарху».
В мае 1654 года царь надолго уехал к польской границе. Регентом как бы по безмолвному уговору остался «собинный друг» царя Никон. Он управлял церковью и государством. В следующем году, уезжая снова в поход, Алексей подтвердил это соглашение. Прощаясь с посетившим Москву патриархом антиохийским, царь сказал ему, указывая на Никона: «Вот мой заместитель, поручаю вас ему». После молебна о даровании победы московским войскам Никон произнес речь, длившуюся около часа. Царь слушал стоя, со сложенными молитвенно руками, в позе, повергшей присутствующих в изумление: «Точно один был рабом, а другой его властелином».
После отъезда Алексея Никон не преминул войти в роль всемогущего государя: он соблюдал все мелочи этикета, выказывая еще большую требовательность, чем уехавший царь. Принимая высших сановников, он им не предлагал садиться, поворачивался спиною, делая вид, будто не замечает их. Почести кружили ему голову. Епископов и даже иноземных митрополитов он, вопреки обычаю, не хотел именовать братьями; пригласив на обед антиохийского патриарха, Никон восседал один за отдельным столом. Алексей, впрочем, и в своем присутствии как бы поощрял его заносчивость: обедая с Никоном, он приказывал, чтобы здравица в честь патриарха провозглашалась первою. В начале омраченного смутами и войнами царствования глава еще не устоявшейся династии, по-видимому, хотел, чтобы власть его опиралась на другой общественный авторитет; кроме того, Никон подавлял его своею мощной, увлекающейся натурой.
Если бы Алексей был предоставлен самому себе, он, быть может, еще много лет соглашался бы на разделение власти. Но окружавшие его бояре не примирялись с таким положением вещей. Их политика диаметрально противоречила стремлениям Никона, ставя себе целью полное подчинение церкви государству.
Кроме того, всемогущий патриарх восстановил против себя и другую группу придворных, влияние которой на Алексея все усиливалось. Никон не был врагом науки и прогресса, но он понимал их по-своему — как непримиримый поборник православия и националист. Единомышленники боярина Морозова были, напротив, убежденными западниками. Никон выказывал неприязнь к иноземцам, чинил им всяческие докуки, старался не выпускать их из предместий. Однажды он потребовал, чтобы они появлялись не иначе как в своих национальных костюмах, вследствие чего щеголям из немецкой слободы пришлось ходить в поношенных и вышедших из моды костюмах, пока не прибыли заказанные в Париже и Лондоне новые одежды. В другой раз он приказал отобрать и уничтожить собранные любителями западного искусства картины и скульптуры, уклоняющиеся от византийских образцов; Никон запретил также боярам часто пользоваться банями, усмотрев в этом подражание турецким обычаям.
Обе эти придворные партии соединили свои усилия против общего врага и в течение 1657 года успели удалить «тишайшего» царя от его «собинного друга».
В октябре 1657 года Алексей еще навестил Никона в Воскресенском монастыре. Патриарх соорудил эту обитель в 47 верстах от столицы, на Истре, по образцу храма Гроба Господня. Сооружение произвело впечатление на царя, и строитель поспешил дать монастырю несколько претенциозное название «Нового Иерусалима», которое было потом поставлено ему в немалую провинность Но уже в следующем месяце Никона постигло тяжелое разочарование: царь обещал посетить другой основанный патриархом монастырь, но не сдержал своего слова. В марте и апреле 1658 года царь присоединил еще некоторые земли к патриаршим владениям, но встречи друзей становились все более редкими. Царь, очевидно, избегал их.
Павел Алеппский отмечает пререкание, возникшее между Алексеем и патриархом весною 1657 года по поводу церемонии, организованной Никоном вопреки указаниям покинувшего Москву антиохийского патриарха. По свидетельству грека, вспыльчивый Алексей осыпал «собинного друга» упрёками и бранными словами. Никон указал на свой сан. Царь возразил: «Я не признаю тебя духовным отцом! Я считаю им антиохийского патриарха и сейчас же пошлю вернуть его!»
