- Устали мы, - с безразличным видом сказал Федор Тимофеевич. - В дороге-то, сам знаешь, как намаешься. Обезножели, пока пороги ваши обходили. Поганая река, товары больше на себе нести пришлось. Теперь отдохнем денек-другой, а там виднее будет - само дело покажет.
Федор Тимофеевич притворно зевнул и добавил, крестя рот:
- Во как в сон потянуло! Лягу ужо, так до обеда и на другой бок не повернусь с устатку-то... Ну, спасибо за добрую беседу. - И, кивнув попу, Жареный стал спускаться к реке.
- Не верь, купец, завтрашнему дню, обманет... - с усмешкой пробормотал поп.
Постояв еще немного, пока купец не скрылся из виду, он кинулся вниз к реке, к стоявшему с другой стороны мыска небольшому карбасу.
Когда пропели третьи кочета, два судна купца Жареного быстро шли по течению. Мрачный Ливонский замок давно скрылся из виду. Гребцы дружно ударяли веслами. Кормщики, налегая на тяжелые потеси ', весело покрикивали на дружинников.
Вот и река Россонь широким рукавом влила свои воды в Нарову. На стрелке раскинулось большое русское село. Здешние жители занимались постройкой речных и морских судов.
1 Тяжелые потеси; потесь - большое еловое весло на барках, около 20 метров длины, с широкой лопастью; заменяет руль. Иногда их бывает два: с кормы и с носа.
Острые глаза Жареного еще издали различили среди рыбачьих русских судов кургузый корпус немецкого корабля. Развернувшись, карбасы Федора Жареного вошли в Россонь и, найдя место потише, стали на якоря.
Не теряя ни минуты, Жареный велел спустить на воду лодку; кликнув толмача и двух гребцов, он уселся за руль и поспешил к ганзейскому кораблю.
Несколько хороших взмахов веслами, и лодка стукнулась о толстые доски обшивки. Почти в тот же миг откуда-то изнутри раздался крикливый голос.
- Ругается кормщик, почему-де мы судно ломаем, - сказал толмач, обернувшись к Жареному.
- Брань на вороту не виснет, - ответил купец. - Пусть бранится, лишь бы для дела сговорчив был.
Купец с толмачом влезли по скобяной лестнице на палубу "Быстрого оленя" и столкнулись с полным, круглолицым моряком.
Новгородцы вежливо поклонились.
- Из лучших торговых людей, новгородский купец, - представил Аристарх Жареного.
Толстяк не замедлил поклониться в ответ.
- Господину купцу нужен хозяин, - говорил Аристарх.
- Я хозяин этого судна, - ткнув себя в грудь, с достоинством изрек мореход. - Я Ганс Штуб! Чем могу служить господину купцу?
- Скажи ему, Аристарх, - медленно говорил Жареный, - купец-де хочет отвезти свой товар в Любек. Товар у него - чистый воск, а другого товару нет.
- Хозяин спрашивает, - переводил Аристарх, - сколько пудов воску хочет везти уважаемый купец?
- Сто капей у меня воску, а в капи двенадцать пудов новгородских, а ливонских восемь.
- О-о!.. - высокомерно сказал хозяин. - Это для меня небольшое дело. Мое судно берет груза много больше. У меня в трюме было шесть тысяч новгородских пудов соли, - хвастливо продолжал он, - а судно не было загружено.
- А далече он соль возил? - заинтересовался Федор Жареный.
- В Новгород вез, - откликнулся разговорчивый немец, - да новгородцы наших ганзейцев обидели. Только подумать, соль на вес продавать заставляют, вино полными бочками, а сукно - на обмер. Это несправедливое, нехорошее требование, как никогда раньше.
- Довольно вам на наших хребтах ехать, - рассердился Жареный. - Раньше-то вы на ласт' пятнадцать мешков с солью давали, а теперь двенадцать... Кто кого обидел?
- Перестань ты, ради бога, Федор Тимофеевич! Зачем немца тревожить?
- А ты не переводи, я в сердцах.
- Другие купцы, - помолчав, снова заговорил немец, - у Котлина тайно свой товар русским продали. Пфуй, как нехорошо. Я честный человек, я выгрузил соль в здешнем складе.
- Много ли товаров в сей год до Великого Новгорода не дошло, по пути застряло?
Ганзейский купец поднял глаза, словно призывая небо в свидетели.
- Склады в Ревеле и Риге забиты разными товарами. Две сотни судов, ежели не больше, повернули обратно. Я честный человек, я прямо скажу: для нас, купцов, это убыточно, это плохая торговля, - замотал он головой.
- Спроси, Аристарх, что он за провоз моего воска в Любек возьмет, перешел к делу Жареный.
Немец помолчал, почесал за ухом, посмотрел за борт на шумевшую под коргом воду.
- Я честный человек, - начал он, - я буду доволен, если мне заплатят четвертую часть от цены за весь воск. Возить
1 Ласт - единица веса, около 120 пудов. Заимствована у голландцев.
русский воск в такое время - опасная коммерция. Я честный человек, пусть мне поверит господин купец...
Ганзеец думал, что русский станет торговаться, и приготовился тут же сделать скидку, но, к его удивлению, Жареный согласился:
- Ну и гусь! С живого норовит шкуру снять. Пусть так, плачу. Переводи, Аристарх. А коли за провоз берет дорого, пусть хорошее жилье мне и моим людям даст. Пусть напрасно не стоит, а, погрузивши воск, в море немедля уходит.
Услышав, что новгородец согласен, хозяин оживился.
- Да, да, я честный человек, - затараторил он, - я дам хорошее жилье русским, пусть господин купец не беспокоится, а идти в море одному опасно море кишит разбойниками. Лучше подождать другие попутные суда.
- Скажи хозяину, мои люди все хорошо вооружены и отобьют любых разбойников. Пусть он не боится.
- О-о-о, э-э-э!.. - на все лады долго повторял ганзейский купец, размышляя, как ему быть.
Наконец он решился: высокая плата за провоз перетянула.
- Хорошо, - сказал он. - Я честный человек. Я согласен выйти один в море: я знаю, новгородцы - смелые люди.
- Хорошо, очень хорошо! - повторял Федор Жареный, возвращаясь к своим судам и потирая от радости руки. - Теперь горбатому нас не достать. Погрузим воск - и в море.
Новгородцы перетаскали воск на ганзейское судно и прилегли отдохнуть. Жареному немец уступил часть своей каюты.
Выйдя на палубу, Ганс Штуб посмотрел на ветер, на воду, вызвал матросов и хотел было поднимать якорь и уходить в море, как вдруг большая рыбацкая лодка подошла к борту. На палубу поднялся человек в черном плаще с крестом, из-под которого торчал конец сабли. Он подошел к Гансу Штубу вплотную и, дохнув на него густым хмелем, негромко сказал:
- Где хозяин?
- Я хозяин, - откликнулся мореход. - Чем могу служить господину?.. Мельком взглянув на незнакомца, он заметил, что лицо его когда-то было накрест рассечено саблей.
Незнакомец наклонился и что-то прошептал Гансу Штубу.
- О-о! - только и мог сказать немец.
- Пройдемте, дорогой хозяин, в укромный уголок - нас никто не должен слышать.
Хозяин повел незнакомца на нос, и там, усевшись на бухту толстого якорного каната, они начали тихо разговаривать.
- Нет, это невозможно! - привскочил Ганс Штуб, выслушав незнакомца. - Я не могу это сделать: я честный человек.
- Ганс Штуб, - повысил голос незнакомец, - вашего согласия никто не спрашивает! Мы приказываем вам! Покажите, где мы можем расположиться.
- - Я не обязан выполнять приказы вашего магистра - я горожанин вольного города Любека. Я честный человек. Я буду...
- Мы не привыкли повторять приказания! - надменно оборвал купца незнакомец. - Если вы не хотите добром, то... - Он положил руку на рукоять сабли.
- Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, - вскипел Ганс Штуб, - я подниму крик, и русские превратят вас в трупы! Это было неожиданно. Незнакомец размышлял.
- Ганс Штуб, - пристально смотря на морехода, начал он, - в случае успеха весь русский воск вы можете взять себе. А сейчас вы, кажется, собрались уходить в море. И мы не намерены вам мешать.
- О-о!.. - раскрыл рот от неожиданности купец. - Воск я могу взять себе?!. О-о!.. Это меняет дело. Я не могу не выполнить приказа великого магистра - я честный человек... - Поманив за собой незнакомцев, он открыл дверь в небольшую конуру рядом со своей каютой. - Вот здесь, господа.
К вечеру Ганс Штуб умело вывел судно в открытое море. Обходя прибрежные мели, он замечал путь по двум приметным соснам со срубленными вершинами. Благополучно пройдя опасные места, он повернул судно на запад и поднял все паруса.
Судно шло близко от берега, повторяя все его извилины, Ганс Штуб, как и все мореплаватели того времени, боялся потерять из виду берег, чтобы не сбиться с пути. Берег тянулся однообразной желто-зеленой лентой - на желтом песке росли высокие сосны и мелкий кустарник.
Море успокаивающе действовало на людей Федора Жареного и на него самого. Все легко вздохнули, словно наконец избавились от страшной опасности.
- Опять день с ночью смежился, - задумчиво глядя на черную воду, сказал Аристарх. - Хвали день ввечеру, а жизнь перед концом! Так, что ль, старые люди говорят? Выходит, Федор Тимофеевич, день хвалить можно - удачливо все у нас вышло.
- Этот день год на мои кости накинул, - отозвался Жареный.
- Федор Тимофеевич, - спросил кто-то, - сколь ходу отседа до Любека? Долго ли плыть будем? Мопе тихое ноне.
