Римский историк Тит Ливий (59 г. до н. э. — 17 г. н. э.) в „Истории Рима от основания города“ (рус. пер.: Т. 1. М., 1989; Т. 2, 3. 1994) рассказывает, что, когда плебеи в знак протеста против причиняемых им обид покинули город, то к ним в качестве посредника был послан Менений Агриппа. „И допущенный в лагерь, он, говорят, только рассказал по-старинному безыскусно вот что. В те времена, когда не было, как теперь, в человеке все согласовано, но каждый член говорил и решал, как ему вздумается, возмутились другие члены, что все их старания и усилия идут на потребу желудку; а желудок, спокойно сидя в середке, не делает ничего и лишь наслаждается тем, что получает от других. Сговорились тогда члены, чтобы ни рука не подносила пищу ко рту, ни рот не принимал подношения, ни зубы его не разжевывали. Так, разгневавшись, хотели они смирить желудок голодом, но и сами все, и все тело вконец исчахли. Тут-то открылось, что и желудок не нерадив, что не только он кормится, но и кормит, потому что от съеденной пищи возникает кровь, которой сильны мы и живы, а желудок равномерно по жилам отдает ее всем частям тела. Так, сравнением уподобив мятежу частей тела возмущение плебеев против сенаторов, изменил он настроение людей“{7}. Здесь перед нами зачаток концепции, которая в последующем получила название органической теории классов.
Римский историк Гай Саллюстий Крисп (86 г. — ок. 35 г. до н. э.) в сочинении „О заговоре Катилины“ (ок. 43–44 гг.) подчеркивал: „Безумие охватило не только заговорщиков: вообще весь простой народ в своем стремлении к переменам одобрял намерения Катилины. Именно они, мне кажется, соответствовали его нравам. Ведь в государстве те, у кого ничего нет, всегда завидуют состоятельным людям, превозносят дурных, ненавидят старый порядок, жаждут нового, недовольны своим положением, добиваются общей перемены, без забот кормятся волнениями и мятежами, так как нищета легко переносится, когда терять нечего“{8}.
Историк Аппиан (ок. 100 г. — 170 г. н. э.), грек по происхождению, в своих „Гражданских войнах“ (рус. пер.: Л., 1935; М., 1994 // Римская история. М., 1998; 2002) в отличие от многих своих предшественников, увидел истоки внутриполитической борьбы в Риме, которая привела к краху республики и утверждению империи, не в моральной деградации римлян, а в отношениях поземельной собственности, обусловивших различие интересов разных социальных групп римского общества.
В построениях как античных историков, так и историков эпохи Возрождения немалую роль играли понятия судьбы, как судьбы-рока, так и судьбы-фортуны. У историков-гуманистов особое значение придавалось судьбе-фортуне. И дело было даже не в том, что судьба-фатум слишком походила на божественное провидение, сколько в том, что судьба-фортуна оставляла место для известной свободы действий человека. Фортуну можно было оседлать, использовать в интересах человека.
Известную роль играло понятие фортуны в исторических построениях такого крупного историка, как Никколо ди Бернардо Макиавелли (Макьявелли) (1469–1527). К этому понятию он неоднократно обращался в работе „Государь“ (1513; 1532){9}. Оно для него ценно постольку, поскольку исключало, с одной стороны, полный фатализм, с другой, полный волюнтаризм. Выступая с критикой провиденциализма, Н. Макиавелли писал: „И однако, ради того, чтобы не утратить свободы воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной наших дел, другую же половину, или около того, она представляет самим людям“{10}.
Но в своем понимании хода истории Н. Макиавелли одними лишь общими рассуждениями о судьбе не ограничивался. Он придерживался идеи циклической смены форм государственного устройства. Тем самым история не сводилась им к потоку событий. Этот поток шел по определенному руслу, и в нем прослеживался определенный порядок. Смену форм государственного строя, причем закономерную, нельзя было объяснить, не переходя от событий к тому, что находило проявление в них, т. е. к историческому процессу. Невозможно было ограничиваться поисками одних лишь мотивов действий тех или иных отдельных людей. Нужно было искать более глубокие факторы. И в этом отношении Н. Макиавелли сделал существенный шаг вперед.
Он обратил внимание на политическую борьбу, которая была свойственна и античным полисам, и городам-государствам Италии эпохи Возрождения. В предисловии к „Истории Флоренции“ (1520–1525, 1532; рус. пер.: Л., 1973; М., 1967) Н. Макиавелли, характеризуя труды своих предшественников — Леонардо Бруни (1370/74–1444) и Поджо Браччолини (1380–1459), писал, что при ознакомлении с ними „обнаружилось, что в изложении войн, которые вела Флоренция с иноземными государями и народами, они действительно проявили должную обстоятельность, но в отношении гражданских раздоров и внутренних несогласий и последствий того и другого они многое вовсе замолчали, а прочего лишь поверхностно коснулись, так что из этой части их произведений читатели не извлекут ни пользы, ни удовольствия“{11}.
У Н. Макиавелли эти гражданские раздоры и внутренние несогласия находятся в центре повествования. Политическая борьба была борьбой политических партий и стоящих за ними политических сил. А за борьбой политических сил скрывалось различие интересов. Борющимися силами были группы людей, имевших разные интересы. „Ибо нет города, — писал Н. Макиавелли, — где бы не обособились эти два начала: знать желает подчинять и угнетать народ, народ не желает находиться в подчинении и угнетении…“{12}.
У Н. Макиавелли все время проскальзывает понимание того, что различие интересов борющихся групп было прежде всего связано с различием имущественного положения составляющих их людей и что в основе борьбы лежит стремление одних сохранить, других — изменить это положение. Однако какая-либо определенная концепция у него отсутствует. Создать таковую в его время было еще невозможно.
Переходя к изложению истории своего отечества, Н. Макиавелли пишет, что „…Во Флоренции раздоры возникали сперва среди нобилей, затем между нобилями и пополанами и, наконец, между пополанами и плебсом“{13}.
Раздоры между гвельфами и гибеллинами способствовали полному ниспровержению аристократии, которое произошло около 1343 г. Но в это время возникают противоречия внутри самого „народа“ (popolo) — между старшими и младшими цехами. Эти противоречия обостряются, а затем на арену борьбы вступает простонародье (plebe), включающее наемных рабочих.
В 1378 г. произошло знаменитое восстание чомпи. Вот какую речь вкладывает Н. Макиавелли в уста одного из вождей восставших: „Все люди имеют одинаковое происхождение, и все роды одинаково старинны, и природа создала всех равными. Если и мы, и они разденемся догола, то ничем не будем отличаться друг от друга; если вы оденетесь в их одежды, а они в ваши, то мы будем казаться благородными, а они простолюдинами, ибо вся разница — в богатстве и бедности… Если вы поразмыслите над поведением людей, то убедитесь, что все, обладающие большими богатствами или большой властью, достигают этого лишь силой и хитростью, но затем все захваченное обманом или насилием начинают благородно именовать даром судьбы, дабы скрыть его гнусное происхождение. Те же, кто от избытка благоразумия или глупости не решаются прибегнуть к этим средствам, с каждым днем все глубже и глубже увязают в рабстве и нищете… Бог и природа дали всем людям возможность достигать счастья, но оно чаще выпадает на долю грабителя, чем на долю умелого труженика, и его чаще добиваются бесчестным, чем честным ремеслом. Потому-то люди и пожирают друг друга, а участь слабого с каждым днем ухудшается. Применим же силу, пока представляется благоприятный случай, ибо более выгодным для нас образом обстоятельства не сложатся: имущие граждане не объединены, Сеньория колеблется, магистраты растеряны, и сейчас, пока они не сговорились, их легко раздавить“{14}.
Все эти внутренние раздоры, в ходе которых каждая из борющихся группировок стремилась удовлетворить свои и только свои интересы, не считаясь с интересами государства, привели, по мнению Н. Макиавелли, к ослаблению Флоренции и, в конечном счете, к установлению тирании, чего ни одна из этих сил не хотела.
Рассматривая в „Истории Флоренции“ все события как результаты деятельности людей, Н. Макиавелли в то же время показывает, что люди не в состоянии предвидеть всех последствий своей собственной деятельности. В целом Н. Макиавелли на примере истории Флоренции показывает, что в исторических событиях, каждое из которых, взятое в отдельности, могло и не быть, проявляется такая связь, которой не могло не быть, что общий ход событий не зависит от желания и воли исторических деятелей. Иначе говоря, история у Н. Макиавелли фактически выступает как естественно-исторический процесс, хотя, конечно, никакого сколько-нибудь четкого выражения этой мысли мы у него не находим.
