И вот об этом-то деле прошу и умоляю вас, глашатаев Христовых, – и не я, а Господь, – чтобы вы увещевали со всей возможной настойчивостью людей всякого звания, как конных, так и пеших, как богатых, так и бедных, позаботиться об оказании всяческой поддержки христианам и об изгнании этого негодного народа из пределов наших земель. Я говорю (это) присутствующим, поручаю сообщить отсутствующим, – так повелевает Христос…»
Папа говорил – а народ, все более и более воодушевляясь, приветствовал его слова восторженным гулом. «Deus lo volt!» – «Так хочет Бог!» Эти слова, многократно подхваченные, казалось, разнеслись по клермонскому плоскогорью, эхом отозвавшись во всех уголках Европы, от Средиземноморья до Балтии…
«Пусть же этот клич станет для вас воинским сигналом, ибо слово это произнесено Богом… Пусть носит каждый изображение креста Господня на челе или на груди. Тот же, кто пожелает, дав обет, вернуться, пусть поместит это изображение на спине промеж лопаток…» Первым, кто принял крест из рук папы, был Адемар Монтейский, его доверенное лицо, и епископ Пюи. В те времена собор Богоматери этого маленького городка, спрятанного среди вулканических скал, был для верующих поистине культовым местом. «Salve Regina» – это знаменитое песнопение впервые услышали босоногие паломники, стекавшиеся сюда из всех уголков Франции. Только что отстроенный собор Пюи был огромен. А за несколько месяцев до клермонских событий в одной из его величественных стен была кирками пробита брешь. Ее расширили и задрапировали тяжелыми алыми занавесями. Этот необычный вход епископ Монтейский приказал проделать для самого именитого паломника – главы христианского мира, дабы заделать его тотчас после отбытия гостя. Там, где ступала нога наместника Христа, не должна пройти ни одна живая душа…
«В XI веке папа римский, без сомнения, пользовался престижем, сильно отличающимся от того, каким обладает его преемник в наши дни, – пишет в своей книге „Крестоносцы“ известный французский историк Режин Перну. – В те дни его визиты, особенно во Францию, не были из ряда вон выходящим событием: все население испытывало к нему чувства, близкие родственным, что сегодня стало привилегией римских горожан. Еще не были введены торжественные церемонии и знаки отличия, выделявшие папу времен Ренессанса: еще нет ни Sedia, ни папской тиары (которую станут носить с XIII века). Люди, сбегавшиеся к дорогам, по которым следовал папский кортеж, видели, как он едет верхом или на носилках в окружении прелатов и клириков. Его бесконечные разъезды по дорогам Запада способствовали тому, что он стал близким всему христианскому миру.
Что касается Урбана II, то обстоятельства благоприятствовали росту его популярности. Во-первых, он был французом – его речь и лицо, выдающие в нем уроженца Шампани, усиливали к нему симпатию народа. В толпе с одобрением замечали, что он был одним из тех монахов, которых его недавний предшественник, энергичный Григорий VII, извлек из монастырей, чтобы добавить духовенству свежей крови, обновив, таким образом, коррумпированный епископат, и, главное, приобщить к реформаторскому труду. Он сам положил начало реформам, выступив, невзирая на сопротивление князей, прелатов и самого императора, против торговли церковными бенефициями, симониальных священников и обычая магнатов назначать своих любимцев во главе аббатств и церковных епархий…»
Неменьшим почтением у верующих пользовался и Адемар Монтейский, бывший рыцарь, снискавший к себе уважение еще на поле брани. После торжественной службы в соборе Пюи оба священнослужителя долго совещались, уединившись от досужих взоров. А наутро во все концы страны полетели гонцы с папским приглашением к аббатам и епископам явиться в воскресенье, 18 ноября на собор в Клермоне.
В День святого Мартина в главном храме (а всего в Клермоне тогда насчитывалось более 50 церквей) собралась величественная ассамблея. Все верные папе служители Бога были здесь. Перну рассказывает о немощном старике Пибоне, который, дабы добраться до места высокого собрания из своего епископства, пересек добрую половину страны. Почтенный возраст не остановил и жюмьежского аббата Гонтрана, который и вовсе умер во время собора. Он прибыл в Клермон вместе с братом Вильгельма Завоевателя, Эдом де Контевилем, тремя десятилетиями ранее отличившимся в знаменитой битве при Гастингсе. Впрочем, событие, участником которого ему предстояло стать в ноябрьские дни 95-го, окажется для судеб человечества не менее значимым. Жаль, никому не пришло в голову выткать по этому поводу ковер, подобный знаменитому гобелену из Байе, отразившему наиболее значимые эпизоды Гастингского сражения. Думается, рукотворным отображением приключений доблестных рыцарей Христовых в Святой земле, вполне можно было бы опоясать стены Иерусалима…
Собору предстояло обсудить огромное количество судьбоносных вопросов. Для начала уточнили продолжительность всех четырех постов, а также окончательно и бесповоротно запретили служителям церкви посещать таверны. Затем папа своей высшей властью подарил преступникам возможность искать спасения у придорожного креста – тот, кто, убегая от правосудия, уцепится за него, получал неприкосновенность. В завершение собор торжественно отлучил от церкви короля Франции Филиппа I – за то, что тот бросил свою супругу и отобрал жену у графа Анжуйского.
Последним пунктом стала речь папы. Он произнес ее утром 27 ноября – с трибуны, специально возведенной для этой цели. Всем, кто отважится на богоугодный подвиг во имя освобождения Гроба Господня, было обещано отпущение грехов. Слово «индульгенция» не было озвучено, но отныне его призрак будет витать над верующими, многие из которых и по сей день убеждены, что один факт покаяния способен резко сократить время их пребывания в чистилище. Во времена Урбана II «искупление» назначал священник исходя из тяжести проступка. Как правило, это был продолжительный пост или паломничество. В данном случае, паломничество в Святую землю под стягом борьбы с неверными было абсолютно добровольным, а стало быть, обжалованию не подлежало.
«Если кто, отправившись туда, окончит свое житие, пораженный смертью, будь то на сухом пути, или на море, или в сражении против язычников, отныне да отпускаются ему грехи. Я обещаю это тем, кто пойдет в поход, ибо наделен такой властью самим Господом…
Пусть выступят против неверных, пусть двинутся на бой, давно уже достойный того, чтобы быть начатым, те, кто злонамеренно привык вести частную войну даже против единоверцев, и расточать обильную добычу. Да станут отныне воинами Христа те, кто раньше были грабителями. Пусть справедливо бьются теперь против варваров те, кто в былые времена сражался против братьев и сородичей. Нынче пусть получат вечную награду те, кто прежде за малую мзду были наемниками. Пусть увенчает двойная честь тех, кто не щадил себя в ущерб своей плоти и душе. Те, кто здесь горестны и бедны, там будут радостны и богаты; здесь враги Господа, там же станут ему друзьями.
Те же, кто намерены отправиться в поход, пусть не медлят, но, оставив собственное достояние и собрав необходимые средства, пусть с окончанием зимы, в следующую же весну устремятся по стезе Господней…»
Так передает речь папы Фульк (или Фульхерий) Шартрский. А вот автор другого ее изложения, Роберт Монах, свидетельствует, что все свое красноречие Урбан направил на сравнение сказочных богатств Востока и вопиющей нищеты западного мира. По его версии, призывая рыцарей к священному походу, папа слегка лукавил – ведь во главу угла он ставил не небесные, а вполне земные блага. Однако его коллега из Шартра для исследователей всего мира – наиболее ценный свидетель, ибо знаменитое «выступление с броневика» он слышал лично. Будем и мы придерживаться его трактовки, уверившись в том, что его святейшество, подобно всем известному Рыцарю Печального образа, был преисполнен только самых высоких намерений.
Что ж, раз есть Дон-Кихот – должен быть и Санчо Панса. И таковой нашелся. Звался он Петром и передвигался верхом на осле. И – если имя папы Урбана II сделалось достоянием вполне официальных исторических хроник, то Петр Отшельник еще при жизни вошел в легенду. Чего только о нем не рассказывали и не писали!
«Он обходил города и села, повсюду ведя проповедь, и, как мы видели, народ окружал его такими толпами, его одаряли столь щедрыми дарами, так прославляли его святость, что я не помню никого, кому бы когда-нибудь были оказываемы подобные почести, – рассказывает знавший его лично историк Гвиберт Ножанский. – Петр был очень щедр к беднякам, раздавая многое из того, что дарили ему. Он возвращал мужьям их жен, утративших честь, присовокупляя к этому дары; он восстанавливал мир и согласие между поссорившимися, с изумительной властью. Все, что он ни делал, ни говорил, обнаруживало в нем Божественную благодать».
