ничтожную зарплату. При этом многие радуются, что у них по крайней мере есть работа. Рабочий имеет собственное мнение, отнюдь не благоприятное для властей, но держит его при себе. В целом рабочий класс в настоящее время пребывает в состоянии неуверенности и ожидания. У него нет веры» [4].
Порядком разочарованы были крестьяне, которые и без того долгое время относились к национал-социалистам холодно, за исключением части сельскохозяйственных батраков-протестантов Северной Германии. Новая система централизованного сбыта продуктов через «Имперское продовольственное сословие», задуманная как мера по повышению урожайности, вызвала в деревне сильное беспокойство. В католической аграрной среде Южной Германии сельскохозяйственная политика национал-социалистов — довольно бестолковая смесь попыток добиться автаркии с идеологией «крови и почвы» — столкнулась с четкими, вполне конкретно обоснованными возражениями: «Яйца, масло и смалец нужно доставлять на закупочные пункты. Но закупочные пункты работают плохо. Там по большей части не знают своего дела… В городе Хам, где находится такой окружной пункт по сбору яиц, недавно от сильной жары испортился (протух) целый вагон яиц. Руководитель пункта не хотел отправлять вагон, пока тот не будет полностью загружен товаром… Крестьяне обо всем этом знают и злятся на невежественных бюрократов, “которые умеют только на авто раскатывать’’».
Еще более негативный эффект, чем «Продовольственное сословие» (во многом лишь продолжавшее выполнять задачи прежних сельскохозяйственных товариществ), произвел Имперский закон о наследственных крестьянских дворах. Крестьяне усмотрели в нем ущемление своего права на собственность и свободы личного выбора. Вот сообщение из Бранденбурга: «По закону земельные наделы не могут быть проданы или отчуждены за долги, отданы в приданое и не подлежат разделу. В округе одного только нотариуса в результате вступления закона в силу было расторгнуто 20 помолвок… В одном случае сын из-за закона о наследственных крестьянских дворах не смог закончить почти завершенную учебу, потому что двор без возможности продажи в счет долга не покрывал расходов. Там, где действует право старшего, старшие сыновья возвращаются из города, выживают из дому младших братьев и сестер и доводят хозяйство до полного разорения».
С точки зрения функционеров «Продовольственного сословия», это были трудности переходного периода, и «крестьянский рейхсфюрер» Дарре, выступавший на первом баварском Дне крестьянина в Мюнхене в середине апреля 1934 г. едва ли перед третью от ожидавшихся 50 000 посетителей, довольно смиренно просил понять это. Но сельское население по-прежнему не доверяло новому режиму. Хотя оно извлекало определенную пользу из интенсивной поставки ему «сельских помощников» (выбор и распределение по дворам привозимых в деревню грузовиками безработных напомнили наблюдателю социал-демократов невольничий рынок), подобные маленькие благодеяния не сокращали дистанцию между селом и режимом: «Гитлеровская система раздражает всех крестьян поголовно. Базарные дни в городах… принимают характер чуть ли не политических собраний. Не хватает только основного докладчика, зато дискутируют обо всем и ругают все… “бардак”, хозяйствование бюрократов, обман народа… Жандармы делают вид, что не слышат посетителей рынка. Когда появляются известные нацистские шпики, разве что поблизости от них начинают говорить тише, но настроение крестьян шпикам прекрасно видно. О страхе перед наци у крестьян давно уже говорить не приходится. Напротив, известные нацисты убираются у них с дороги, чтобы те не потребовали ответа, когда же наконец начнут выполняться данные ранее обещания» [5].
Раздражены были не только средний класс, рабочие и крестьяне. Весной 1934 г. практически все слои населения обнаружили заметные трещины на глянцевой картинке, изображающей успешное, динамичное национал-социалистическое движение. Домохозяйки бранили перебои со снабжением молочными продуктами, яйцами, жирами; дешевых сортов маргарина часто было вообще не достать. Зато имелись рецепты для домашнего производства и данный на одном из множества министерских совещаний по проблеме «жирового кризиса» совет фюрера выращивать соевые бобы. (Статс-секретарь по вопросам продовольствия Бакке ратовал за «избавленный от горького привкуса люпин».) Промышленность испытывала нехватку каучука и нефти, но вместо валюты, запасы которой были весьма скудны, получала рекомендации перейти на эрзацы и приложить все усилия для производства синтетических заменителей. По словам Гитлера, «с решением сырьевого вопроса надо было начинать уже в 1933 году» [6].
Рейхсканцлер опасался не только за свои амбициозные планы по достижению автаркии — его беспокоило экономическое развитие в целом. На совещании с рейхсштатгальтерами — своими представителями в германских регионах — 22 марта 1934 г. он был близок к панике. Обрисовав предполагаемым «вице-королям рейха» (их неясное положение также стояло на повестке дня), министрам и высокопоставленным партийным соратникам, таким, как Геринг, Фрик, Гесс, Функ и Борман, плачевное положение с валютой, Гитлер заявил, что речь идет о том, чтобы «предотвратить катастрофу». Настаивая на экстравагантном требовании заказывать любое сырье только с согласия рейхсминистра экономики, канцлер привел в пример заказ Немецкого трудового фронта на «миллионы костюмов» из импортируемого хлопка: «Если проделать такой эксперимент пять раз, весь валютный запас будет истрачен». Затем он стал жаловаться на «вмешательство в хозяйственные дела… партийных инстанций и СА». Комментируя недавний бойкот универмагов Национал-социалистической организацией ремесел, торговли и промыслов, он сказал, что «закрытие универмагов приведет к банковской катастрофе и нанесет смертельный удар делу восстановления экономики». Протоколист (по всей вероятности, это был наместник Баварии Франц фон Эпп) запечатлел мрачное настроение Гитлера в следующих формулировках: «Для любой гранаты нужно медное кольцо — у нас в Германии нет меди — представьте, что это значит» [7].
Раз уж сам фюрер разразился негодованием и высокопоставленные национал-социалисты использовали «господствующее в широких массах народа плохое настроение» как отправной момент для выражения собственного недовольства (например, баварский министр внутренних дел Адольф Вагнер жаловался на пробуксовку имперской реформы, рассчитывая добиться большей власти для себя лично [8]), то и такой капитан экономики, как Фриц Тиссен, счел возможным высказать рейхсканцлеру свои претензии по поводу Трудового фронта — организации-молоха — и «пагубного увековечения мировоззренческой борьбы». Один из самых первых покровителей Гитлера в промышленных кругах теперь заметил недостатки «публицистического одноголосья»: национал-социалистическая печать «ни единым словом» не упоминает об усиливающихся нареканиях на Трудовой фронт Лея, а буржуазной прессе для этого, «естественно, не хватает мужества» [9].
Чиновники также не были в восторге от постоянного вмешательства в их работу партийных учреждений и комиссаров СА, обладавших политической властью, но не имевших соответствующей квалификации. Хотя поначалу партнеры Гитлера по коалиции из числа «старых правых» были готовы смотреть сквозь пальцы на неприглядные «побочные явления» «национальной революции», в особенности на жестокие методы подавления рабочего движения и леволиберальной среды духовенства и деятелей культуры в первые месяцы после захвата власти, теперь и с точки зрения государственных служащих, сановников церкви, юристов, правых интеллектуалов — да вообще почти всего буржуазного истеблишмента — развитие событий принимало угрожающий оборот. Кое-кто уже понял, что чем
