К студентам присоединились рабочие: ткач Петр Алексеев с братьями, Николай Васильев, Семен Агапов и др. Был принят устав организации в духе нравственных принципов общества "чайковцев": абсолютное равенство членов организации, полное доверие и откровенность, постоянная сменяемость состава управленческого органа в целях предотвращения возвышения отдельных личностей и сосредоточения власти надолго в одних руках. Предусматривалось создание своей типографии и периодического печатного органа. Осенью 1874 г. "москвичи" установили связи в Петербурге с Кравчинским, Клеменцом, Морозовым, Саблиным, имели представителей в Иваново-Воэнесенске, Одессе, Киеве, Туле. Юноши и девушки шли к рабочим на фабрики, чтобы быть с ними рядом и успешнее вести революционную пропаганду. Особенно это удавалось девушкам. Среди них выделялась Софья Бардина. С. Кравчинский вспоминал, что от нее так и брызгало жизнью и весельем. При чтении пропагандистской литературы вокруг нее собирались толпы рабочих, ловя каждое слово. Из наиболее активных рабочих она организовала тайный революционный кружок. Своей энергией отличался и ткач Петр Алексеев. Идея создания совместной организации интеллигенции и рабочих была подробно изложена в "Исторических письмах" П. Л. Лаврова, и "москвичи" стали примером практической реализации этой идеи. Программа организации соответствовала основным народническим принципам. Рабочие не рассматривались как главная движущая сила народного восстания. Им отводилась лишь роль посредников между интеллигенцией и крестьянами.
Деятельность "москвичей" не успела развернуться. В апреле 1875 г. начались аресты, а осенью организация была разгромлена. К 1877 г. власти уже заканчивали следствие по двум готовящимся судебным процессам: "50-ти", по которому предавались суду члены Всероссийской социально-революционной организации, или "москвичи", и "193-х" как главному процессу над участниками "хождения в народ". Первый процесс -- над членами Всероссийской социально-революционной организации -- начался 21 февраля 1877 г.
В течение трех лет предварительного следствия они теряли своих товарищей, не выдержавших бесчеловечных условий тюрьмы. "Москвичи" выступали на суде от имени всех настоящих граждан и патриотов своей страны. Неизгладимое впечатление произвели на всех честных людей России речи Софьи Бардиной и Петра Алексеева. С. Бардина в заключение своей речи сказала: "Но как бы то ни было и какова бы ни была моя участь, я, господа судьи, не прошу у вас милосердия и не желаю его. Преследуйте нас, как хотите, но я глубоко убеждена, что такое широкое движение, продолжающееся несколько лет сряду и вызванное, очевидно, самим духом времени, не может быть остановлено никакими репрессивными мерами... оно может быть подавлено на некоторое время, но тем с большей силой оно возродится снова... и так будет продолжаться до тех пор, пока наши идеи не восторжествуют. Я убеждена еще в том, что наступит день, когда даже и наше сонное и ленивое общество проснется и стыдно ему станет, что оно так долго позволяло безнаказанно топтать себя ногами, вырывать у себя своих братьев, сестер и дочерей и губить их за одну только свободную исповедь своих убеждений. И тогда оно отомстит за нашу гибель... Преследуйте нас -- за вами пока материальная сила, господа, но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи -- увы! -- на штыки не улавливаются".
Петр Алексеев говорил от имени русских рабочих, которые с детства вынуждены продавать свой труд, жить в ужасных нечеловеческих условиях: "Русскому рабочему народу остается надеяться самому на себя и не от кого ожидать помощи, кроме от одной нашей интеллигентной молодежи... она одна братски протянула к нам свою руку... И она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда... и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах".
Речи Бардиной и Алексеева, отпечатанные тайно, были широко распространены по стране. "Москвичам" посвящали стихи. Отважные революционеры понесли суровую кару: П. Алексеева приговорили к 10-летней каторге, С. Бардину -- к 9-летней каторге, замененной ссылкой в Сибирь. Многие участники "хождения в народ", заключенные в одиночные камеры дома предварительного заключения, не выдержали полуголодного существования, отсутствия свежего воздуха, бесчеловечного обращения тюремщиков. К началу судебного процесса власти зарегистрировали 93 случая умопомешательства, самоубийств, смерти и должны были начать суд над 193 народниками.
Наступило 18 октября 1877 г. -- день открытия суда над 193 арестованными народниками. В тюрьме началось движение, щелканье замков, звон ключей. Заключенных отвели в нижний коридор. Около каждого поставили по два жандарма с саблями наголо. И узким подземным лабиринтом повели всех в здание окружного суда, где готовилось открытие заседания Особого присутствия правительствующего сената. Маленький зал был переполнен, хотя публики старались пропустить как можно меньше. В зале было много переодетых агентов III отделения. Члены Особого присутствия заняли свои места. Когда подсудимых ввели, они бросились друг к другу с нескрываемой радостью. Председательствующий призывал к порядку, но никто не обращал на него внимания. Судьям в смятении пришлось ждать. Наконец, обвиняемые были усажены на места для публики, а четверых -- Войноральского, Мышкина, Рогачева и Ковалика -- как руководителей революционного сообщества и опасных преступников разместили на обычные места для обвиняемых.
На первом же заседании суда, когда начался опрос подсудимых, с протестом от них выступил Чернявский. Он заявил, что подсудимые не признают закрытого суда. Его тут же вывели из зала. И в следующие минуты раздались дружные крики обвиняемых: "Всех выводите! Мы не признаем суда!" Подсудимые вскочили со своих мест и пошли к выходу. Заседание было закрыто. После первых трех дней, проведенных в суде, подсудимые вернулись в свои камеры и добились того, что их стали пускать на прогулку группами, разрешили взаимное посещение камер и общие чтения в просторных коридорах. Это дало возможность широко общаться и всем перезнакомиться.
На заседании суда 20 октября Мышкин заявил о клеветническом характере обвинительного акта и о нарушении принципов гласности. В "Правительственном вестнике" было обещано публиковать подробный стенографический отчет о процессе, а на самом деле публиковались краткие, обобщенные, урезанные сообщения.
-- Света гласности, -- заявил Мышкин, -- боятся только люди с нечистой совестью, старающиеся прикрыть свои грязные, подлые делишки, совершаемые келейным образом. Зная это и искренне веря в чистоту и правоту нашего дела... мы требуем полной публичности и гласности.
Выраженный Мышкиным протест был поддержан всеми его товарищами и защитой талантливых адвокатов, представителей прогрессивных слоев интеллигенции. При всеобщем возбуждении и шуме заседание было закрыто.
На новом заседании подсудимые, когда вошли судьи, остались сидеть. Встал один Волховский и произнес речь. О нем С. Кравчинский в своей статье, посвященной процессу "193-х", писал: "Перед нами потрясающая фигура старика, дряхлого, разбитого, одной ногой стоящего уже в могиле. Голова его побелела, но не от старости: ему всего 30-й год: шесть лет тюрьмы разрушили его. Чернокудрым юношей, полным сил и здоровья, вошел он в тюрьму. Выходил седым старцем, калекой, почти слепым, наполовину оглохшим, едва державшимся на ногах". И каждый подсудимый становился обвинителем.
Молодые люди наладили связь между собой. Им удалось соединить одиночные камеры бечевками, протянутыми по наружной стене. По бечевкам они переправляли друг другу письма и другие предметы. У открытых окон ежедневно проводились своеобразные митинги, на которых вырабатывалась единая тактика на суде. Мышкин просил товарищей разрешить ему выступить на суде с изложением цели и задач революционеров, чтобы развенчать клевету следователей и прокуроров. Все поддержали Мышкина. Войноральский послал ему записку: "Правильно, Ипполит! Свет правды должен рассеять туман лжи. А для этого нужна речь. Страстная, обличительная, с изложением наших идейных взглядов". Мышкин послал по бечевке конспект речи, к которому делались дополнения. В конце текст речи приобретал действительно коллективный характер. Обвиняемые знали, что на суд проникли студенты, которые передадут достоверную информацию. Необходимо было, чтобы правда проникла за стены суда.
24 октября, когда подсудимым объявили о проведении дальнейших судебных заседаний по группам "из-за недостатка помещения", Мышкин выступил с заявлением о том, что "Правительственный вестник" печатает отчеты в искаженном виде. Председатель суда прервал Мышкина и объявил заседание закрытым.
В знак протеста на следующем заседании, когда слушалось дело по петербургской группе, почти все подсудимые заявили о недоверии царскому суду и потребовали удаления их из зала. Такая же картина стала повторяться на каждом из последующих заседаний.
