Более доброжелательные критики заявляли, что он похож на раннего Моцарта, которому не хватало глубины, чтобы создать драматический эквивалент концертов для фортепьяно или опер позднего Моцарта. Гольдони был потрясающе плодовит в создании сюжетов и эпизодов, проявляя огромную изобретательность в разработке комических эпизодов. Он писал блистательные яркие диалоги и оказался лучшим мастером, чем его считали.
Причина, по которой Гольдони выжил, а произведения его соперников (например, Чиари), не смогли дойти до наших дней, заключается в том, что в его творениях венецианское общество восемнадцатого столетия изображено как в зеркале. Это делает театральную работу автора важным историческим и социологическим справочником. «Греховный город» — такова была репутация Венеции. Но Гольдони не просто отразил (даже в то время) город с таким ярлыком, где процветали гедонизм, распущенность и вакханалии. Он показал венецианскую классовую систему в действии. В фокус внимания драматурга попало то, что мы в наше время могли назвать бы «бедствующим дворянством». Из общей численности населения, которое в течение столетия увеличилось приблизительно от 135 000 до 160 000 человек, приблизительно 25 процентов приходилось на категорию аристократии или дворянства. Но многим из этих дворян (особенно тем, кто приобрел владения и богатство в Леванте) пришлось пережить тяжелые времена, когда с моря на Венецию хлынули пираты-варвары.
Гольдони показывает разорившихся аристократов, собирающихся в своем любимом квартале Сан-Барнаба, старающихся поддерживать свой внешний вид, но влачащих нищенское существование на арбузах и каше (из кукурузы, семолины или фарины).
У автора имеется и обширный список действующих лиц из трудящихся сословий — слуги-мужчины, горничные дам, гондольеры, конопатчики на верфях Арсенала, стеклодувы Мурано, рыбаки, ткачи на шелкопрядильных фабриках, кружевницы, открыватели моллюсков и простые бродяги. Есть еще кавалеры-бездельники — паразиты, привыкшие к «сладкой жизни», живущие на подачках и наживающихся на своих патронах, которые кормят их за лесть и низкопоклонство. Есть и богема — шулера, маргиналы, воришки, продавцы фальшивых реликвий, сводники и сомнительные посредники.
Но фаворитом Гольдони оказался средний класс с его буржуазной банальностью, великолепно представленный в комическом виде в пьесе «Мужики». Мужчин из среднего класса, как показал Гольдони, не занимала политика, но они были сосредоточены на вопросах «семейной чести». Эти люди повторяли слова католических молитв механически, их религиозность выглядела неопределенной и выражалась в том, что они ходили в церковь только для совершения обрядов, осуждая вольнодумцев. Но духовность их лишь поверхностна, не затрагивала глубин души.
В пьесе «Благоразумный человек» Гольдони показал нелепо шумного, политически беспомощного и нерешительного домовладельца из среднего класса, встретившегося с ночным грабителем. Предупредив грабителя, чтобы он не причинял вреда его жене и дочери, буржуа и отец семейства совершенно бессмысленно добавляет: где-то на лестнице есть потайная ловушка, что любой незваный гость провалится в яму, наполненную шипами, гвоздями и лезвиями бритв. И только ему самому, владельцу дома, известно, где находится рычаг, открывающий ловушку.
Как показывает Гольдони, Венеция восемнадцатого столетия была как либеральным, так и распутным городом. Она восторгалась французскими философами, в широкой продаже имелись работы Дидро, Вольтера, Мопертюи и Гельвеция. Власти под видом государственных инквизиторов запретили только Руссо, но не из-за его свободомыслия или деизма, а лишь оттого, что он нелестно отзывался о городе. Однако его книги распространялись подпольно.
Для большинства вещей в Венеции существовали «черные рынки». Бедный Гольдони заметил, что к 1759 г. было опубликовано не менее пятнадцати пиратских изданий его работ. Для трудящихся сословий и иностранных гостей города, не входящих в систему достойного обслуживания, Ла Серениссима могла предложить обширную армию проституток. Нравственность в Венеции оказалась на очень низком уровне, даже с учетом того, что стандарты восемнадцатого столетия в Европе не были слишком строгими. Но большинство наблюдателей отмечали: в Венеции воцарялась абсолютная распущенность, она погружалась в царство разнузданности и похоти во время карнавала, когда большинство гуляк одевали маски.
Венецианская баутта (маска) представляла собой не более чем личину разбойника с большой дороги. Она закрывала рот и глаза, дополнялась развевающимся плащом или мантильей с черным капюшоном на голове и по плечам, а также небольшой треугольной шляпой. Маска обычно была белого цвета, она выполнялась в форме клюва какой-то огромной (возможно, даже мифической) птицы. Огромный плащ-домино (табарро) исключал возможность определить, кто был мужчиной, а кто женщиной. В дополнение к этому молодым людям нравилось одеваться в разнообразные экзотические одежды. Они наряжались маврами, сатирами, монголами, ирокезами, «морскими волками» из Королевского Флота, дервишами в тюрбанах или общеизвестными убийцами.
Город масок, водных путей сообщения, зловещих закоулков и таинственных тупиков, Венеция, более чем все остальные мира, представляла собой такое место, где трудно установить чью-нибудь личность. Поэтому политические беженцы, разбитые повстанцы или все те, за чьи головы назначено вознаграждение, не могли найти более безопасного места, чем Ла Серениссима. Неудивительно, что после 1746 г. Венеция стала магнитом для разбитых якобитов — приверженцев дома Стюартов. Сюда прибыло множество великих и хороших (а также заурядных, плохих и отвратительных) людей, сражавшихся в 1745-46 гг. за принца Чарльза Эдуарда Стюарта, внука короля Якова II, в 1688 г. бежавшего из Англии.
Лорд Джордж Мари, военный гений 1745 г., граф «Маршаль» — (маршал) Джордж Кейт, старшина изгнанных якобитов, лорд Элхо, горячая голова, воин с юга Шотландии, из Лоуленда — все они собрались здесь в конце 1740-х годов. И в 1749 г. сюда прибыла самая крупная фигура из всех — принц Чарльз Эдуард. Последовательно выдворенный из Франции (из Авиньона, папского владения), Чарльз намеривался осесть в Венеции на постоянное жительство. Но дож и Совет десяти (правительство города) знали, что может означать текущий конфликт с Англией. Они не могли защитить себя от пиратов-варваров, так разве смогут выстоять против Королевского Флота? Следовательно, получив унизительные приказы, бродячий принц отправился в свое очередное странствие.
Еще до 1745 г. якобиты рассредоточились по Европе целой диаспорой, путешествуя из Лиссабона до самой Москвы. После разгрома восстания в том году процесс начал набирать силу, он приобрел новый наступательный порыв с началом Семилетней войны. К 1759 г. ведущих якобитов можно было увидеть в самом центре на различных театрах военных действий. Граф де Лалли, пытавшийся получить французские подкрепления для Чарльза Эдуарда в 1746 г., теперь командовал французскими армиями в Индии. Шевалье де Джонстон, еще один ветеран восстания 1745 г., служил вместе с Монкальмом в Канаде. Отступник-якобит «Маршаль» находился с секретной миссией в Испании. Шевалье Дуглас только недавно вернулся на сторону Чарльза Эдуарда после выполнения секретной миссии в России. Даже Джон Грант, один из легендарной «Семерки Гленморстона», которая так героически помогала принцу во время его «бегства в горы» Шотландии летом 1746 г., находился в Канаде. Как ни странно, будучи насильно завербованным в армию, он сражался против шевалье Джонстона, прошлого своего союзника.
В 1759 г. якобиты вновь оказались замешаны во множество дел по всему миру. Превратности судьбы снова вынесли их в самый центр политической арены.
Прохладным прекрасным вечером 5 февраля 1759 г. в Париже министр иностранных дел Франции ждал важного гостя в своем саду. Этьен Франсуа де Стэнвиль, недавно получивший титул герцога де Шуазеля и назначенный на свой высокий пост и соответствующее место в государственном совете Людовика XV, имел причину для полного удовлетворения после службы в качестве секретаря по иностранным делам. На этой должности он пребывал немногим более двух месяцев. Этот человек определил главные проблемы, которые стояли перед Францией на третий год изнурительной мировой войны. Мало того, для некоторых из них он даже сумел найти решения.
Его предшественник. Аббат де Берни, пустил дела на самотек, а когда решил предпринять меры, то пошел по пути, который завел страну в тупик. Иными словами, аббат подвергал сомнению проавстрийскую политику, которая была детищем короля, а также королевского консультанта и бывшей любовницы мадам де Помпадур.
Это была опасная затея. Людовик неоднократно предупреждал Берни, что нельзя подвергать сомнению краеугольный камень иностранной политики Франции. Но у аббата Берни возникли не просто сомнения. Он сообщил о них друзьям в меморандуме. «Перемена союзников», в результате которой Австрия, противник в последней войне, превратилась в верного союзника в нынешней, считалась одним из самых ценных достижений Людовика. В письме, датированном январем 1757 г., к графу де Бролье, будучи в настроении подумать о государственных делах, монарх писал своему доверенному лицу: «Этот альянс — моя собственная работа, и я думаю, что он — хорошая вещь».
