нет после пакта Молотова-Риббентропа [250]. Главным объектом гонений стало все немецкое. Так, злостными кознями немецких ученых объяснялось засилье норманизма. Важным событием стало обсуждение третьего тома «Истории философии», где рассматривалась немецкая классическая философия Канта, Фихте и Гегеля. Авторов обвинили в том, что они не сумели показать противоречие между прогрессивным методом Гегеля и его реакционным мировоззрением. Выводы были далеко идущими: «Эти ошибки свидетельствуют о серьезном неблагополучии в Институте философии АН СССР. Институт не освещал актуальных вопросов марксистско-ленинской философии, не разрабатывал философского наследия В. И. Ленина, не создал работ, разоблачающих разбойничью фашистскую идеологию. Институт не объединял, не готовил и не выдвигал молодые кадры теоретических работников, оторвался от научной общественности и научных учреждений.» [251]. Постановление фактически ставило знак равенства между немецкой идеалистической наукой и нацизмом. Учитывая тесную связь русской гуманитаристики и немецкой научной традиции еще с XVIII–XIX вв., когда русские ученые именно в немецкой модели образования и науки видели идеал, приходится признать, что борьба с засильем немцев неизбежно ударяла по традициям отечественной науки, в частности истории.
Одной из жертв борьбы со всем немецким стал М. Н. Тихомиров и его книга «Ледовое побоище и Раковорская битва». В аналитической записке о недостатках идеологической работы, представленной А. С. Щербакову, указывалось, что историк «впадает в серьезную политическую ошибку, утверждая вслед за немцами, что… отношения русских князей с народами Прибалтики якобы преследовали грабительские цели, что русские грабили и разоряли западные области ливонов и эстов. Профессор на протяжении многих страниц своей книги охотно цитирует высказывания немецких историков, по существу направленные на утверждение фашистской легенды о превосходстве германской нации.» [252].
31 марта 1944 г. в Управлении пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) прошло совещание, посвященное положению на идеологическом фронте. Несмотря на высокую интенсивность идеологической работы, было признано, что сделано недостаточно. Г. Ф. Александров озвучил организационные планы на будущее. В частности, он предлагал организовать Академию общественных наук для подготовки кадров [253]. В этот же день на имя А. С. Щербакова от Александрова было отправлено письмо с подробными предложениями по улучшению пропагандистской работы. Заметное место в нем уделялось вопросам исторической науки и преподаванию истории в вузах. Признавалось, что студентам недостаточно освещают героическое прошлое Родины. Среди некоторых преподавателей «появилась в последнее время тенденция поменьше говорить о классовой борьбе в Истории СССР и рассматривать деятельность всех царей, как деятельность прогрессивную» [254]. Некоторые из них увлеклись буржуазной историографией и игнорируют марксистскую.
В рамках кампании против немецкого засилья утверждалось, что «в советской исторической науке не преодолено еще влияние реакционных историков-немцев, фальсифицировавших русскую историю, доказывавших, что именно немцы принесли русским начала государственности и т. д.» [255]. Доля истины в этом утверждении, действительно, была. Так, в немецкой брошюре «Политические задачи немецкого солдата в России в условиях тотальной войны» утверждалось, что варяги были германцами и древнерусское государство следует назвать «Германским государством варягов» [256]. В свете этого любые утверждения, хоть как-то напоминающие немецкие расовые теории, без сомнений признавались идеологически вредными. В письме Г. Ф. Александрова в качестве примера «подыгрывания» немецким историкам приводилась книга А. И. Яковлева о холопах [257].
Борьбу с немецкой историографией подхлестывали и официальные идеологические органы. Так, уже в 1945 г. в журнале «Большевик» появилась статья, написанная М. Баскиным и направленная против «реакционной немецкой историографии». В ней указывалось, что «Исторический журнал» недостаточно борется с немецкими историками [258].
Несмотря на это, военное время стало периодом относительного ослабления идеологического давления на историческую науку в том смысле, что быстрое изменение идеологии еще накануне войны, поворот к традиционным ценностям, который, тем не менее, не отменял коммунистической риторики, привели к некоторой идеологической неопределенности. Многие историки по-своему трактовали сложившуюся ситуацию. Например, Е. В. Тарле прочитал лекцию, в которой утверждал, что нельзя рассматривать завоевания Российской империи с негативной точки зрения, поскольку именно большая территория, приобретенная в ходе экспансии, теперь позволяет успешно воевать советскому государству [259]. В принципе, историк в значительной степени развивал мысли Сталина, высказанные тем в статье против Ф. Энгельса. Но его лекция вызвала протест А. М. Панкратовой, которая усмотрела в этом отход от марксизма.
Апогеем конфликта стало совещание историков в ЦК ВКП (б) в 1944 г. Формально инициатором встречи была А. М. Панкратова, написавшая письмо в ЦК с просьбой разобраться с возмутительными, по ее мнению, случаями апологетики царской России и неверными трактовками отдельных событий. Она писала, что в исторической науке все громче звучат требования о пересмотре марксистского понимания истории, что эти требования главным образом исходят от представителей «школы Ключевского», которые «теперь открыто гордятся своей принадлежностью к этой школе» [260]. Инициатива Панкратовой оказалась очень кстати: во властных кругах давно зрела идея созыва собрания историков, на котором можно бы было обсудить ключевые идеологические проблемы [261].
Была сформирована комиссия в составе председателя А. С. Щербакова и секретарей ЦК ВКП (б) А. А. Андреева и Г. М. Маленкова. Совещание началось 29 мая 1944 г. и проводилось с перерывами 1, 5, 10, 22 июня и 8 июля. На мероприятие были приглашены ведущие историки Советского Союза.
Не будем подробно останавливаться на ходе конференции, тем более, что в исторической науке есть немало исследований на эту тему [262]. Обозначим лишь основные идеологические линии, прочерченные выступавшими историками и присутствовавшими идеологами.
После того, как исчезли надежды на мировую революцию, а во внутренней политике начали преобладать патриотические мотивы, советская историческая наука совершила поворот к позитивному (в умеренной форме) освещению русской истории. Но во время войны вновь появились обоснованные надежды на дальнейшее распространение коммунистических идей за пределы СССР, а излишне патриотическая риторика могла этому помешать. Поэтому нужно было не только сохранить патриотические элементы идеологии, которые показали себя крайне эффективно во время войны, но и не отпугнуть воинствующим советским национализмом другие народы. На основании этих соображений и принималась резолюция совещания. Ее авторы не поддержали ни одну из проявившихся на совещании позиций: они выразили недовольство, как излишним принижением русской истории, так и излишней ее героизацией.
Несмотря на то, что формально совещание было инициировано историками, главным действующим лицом на нем были представители власти. Для советской идеологической системы проходящая конференция была хорошим поводом вернуть контроль над исторической наукой. Поэтому в резолюциях все эти неофициальные группировки были намеренно нивелированы. Официальным идеологам было выгодно предстать в виде арбитров, указывающих на то, что неправы в той или иной степени все.
На совещании отчетливо проявился идейный раскол в среде историков. На нем ярко выделилось несколько групп. Представляется,
