Московскому государю права ему не дали.
Ну а Ливонский орден был военизированной монашеской организацией. Братья-рыцари давали обеты нестяжания, безбрачия, послушания своим начальникам. Но Орден уже разложился. Нестяжание и безбрачие стали фикцией, рыцари содержали наложниц, гаремы крепостных девок, усыновляли незаконных детей, передавали им по наследству собственность. В лютеранство они перекинулись легко и организованно. Орден сохранил свои структуры управления, но условные рыцарские владения превращались в частные, неофициальные семьи — в «законные». До их внутренних разборок русским государям дела не было. Но после очередной войны в 1503 г. с ними был заключен договор о перемирии и свободной торговле через Ливонию. Для нашей страны он был очень важен.
В России еще не были открыты месторождения меди, селитры, свинца. А медь требовалась для изготовления пушек, селитра — для производства пороха, свинец — пуль и ядер, их закупали за границей. В оплату за свои товары в Россию шло золото, серебро, их в обороте было недостаточно. Договор поначалу выполнялся, в прибалтийских городах возникли подворья русских купцов, при них строились церкви. Но в угаре Реформации лютеране вместе с католическими храмами крушили и православные. Великий князь Василий Иванович строго одернул Орден: «Я не папа римский и не император, которые не умеют защитить своих храмов». Однако случаи вандализма продолжались. Ливонские власти стали притеснять и русских купцов. Когда послы Ордена прибыли к новому государю Ивану Васильевичу для подтверждения перемирия, им еще раз указали на требования свободной торговли и неприкосновенности православных храмов, а в договор включили суровое предупреждение: «Аще кто преступит клятву, на того Бог и клятва, мор, глад, огнь и меч» [112].
Но польско-литовский король Сигизмунд и крымский хан Сахиб Гирей едва узнали, что Василий Иванович умер, власть оказалась в слабых руках женщины и в детских ручонках, сразу возбудились — самое подходящее время напасть. Между собой они заключили союз и послов тоже прислали, с ультиматумами. Сигизмунд требовал вернуть Смоленск и прочие земли, отобранные у него прежним государем. Сахиб Гирей — платить дань, назначил немыслимую сумму, составлявшую половину великокняжеской казны. И ни тот, ни другой даже не дожидались ответа. Крымские загоны нагрянули на Рязанщину, Сигизмунд стал собирать армию.
Московское правительство разослало призывы к детям боярским садиться на коней, к удельным князьям и боярам — поднимать свои дружины. Вывозилась из арсеналов артиллерия, ее называли «нарядом». Пехота считалась вспомогательными войсками, города по разнарядке выставляли пищальников — стрелков из ручного оружия. Обращаться с ним умели многие, ведь при осадах стены обороняли все жители. Воеводами Большого полка были определены князья Иван Бельский и Иван Воротынский. Они должны были формировать войско для обороны западной границы. На южном направлении собирали вторую армию под Серпуховом, ее возглавили младший из трех братьев Бельских, Семен, и окольничий Иван Ляцкий. Но неожиданно открылось, что Литва рассчитывала не только на собственные силы и на татар! У нее имелись союзники в самой России! Командующие обеих армий поддерживали тайные связи с Сигизмундом. Готовились при настеплении врага переметнуться на его сторону, открыть дороги на Москву.
Господь этого не допустил, предательство обнаружилось. Ивана Бельского и Ивана Воротынского с сыновьями Михаилом, Владимиром, Александром, тоже состоявшими в заговоре, арестовали. Но Семена Бельского и Ляцкого кто-то предупредил, они со своими дружинами бежали в Литву. Правда, даже их слуги и воины не поддержали их. Когда поняли, что их ведут за границу, то заявили, что не хотят служить изменникам, ограбили своих начальников и повернули обратно. Но Сигизмунд встретил беглецов с распростертыми объятиями, наградил богатыми имениями взамен потерянных на родине. А они заверили короля, что оборона России слаба, что большинство знати и простых людей недовольны правлением Елены и настроены против нее. Такие сведения воодушевили литовцев, и они даже без объявления войны вторглись на русские земли.
В Москве после раскрывшегося заговора шли перестановки военачальников, помощи приграничным городам оказать не успели. Но местные воеводы и ратники проявили себя самым лучшим образом. Наместник Смоленска Оболенский изготовился, мобилизовал ополчение. Встретил на подступах литовское войско князя Вишневецкого, разбил и гнал несколько верст. Главная неприятельская армия воеводы Немирова двигалась южнее. Вышла к Стародубу, сожгла предместья. Но князь Кашин со своим гарнизоном и вооружившимися жителями не позволил врагу начать планомерную осаду. Вылазками отбросил от стен, захватил несколько пушек и заставил литовцев в беспорядке отступить. Они отыгрались, захватив штурмом маленький Радогощь, перебив всех защитников. Затем обложили Чернигов, бомбардировали из тяжелых орудий. Но эта крепость была гораздо серьезнее Радогоща. А воины князя Мезецкого ночью выбрались из города и напали на литовский лагерь. Возникла паника, и неприятели побежали, бросив всю артиллерию и обоз.
В такой обстановке в Москве собралась Боярская дума. На престоле восседал четырехлетний мальчик, и митрополит Даниил обратился к нему: «Государь! Защити себя и нас. Действуй — мы будем молиться. Гибель начинающему, а в правде Бог помощник» [112]. Малыш объявил, что берет страну и народ под защиту, повелел воеводам и ратникам выступить на врага. Пролепетал несколько слов детским голоском — но от этих слов пришли в движение все механизмы государства. Съезжались десятки тысяч воинов, под Смоленском собирались полки. На этот раз их возглавили князья Михаил Горбатый и Никита Оболенский. Уехал на войну и Телепнев-Овчина. Как обычно, принял Передовой полк.
Елена Васильевна и ее воеводы учли: на зиму литовская шляхта разъезжается по домам, а в случае опасности укрывается по городам и замкам. Поздней осенью, когда мороз сковал грязь разбитых дорог, массы русской конницы ворвались в Литву. На осады крепостей не отвлекались, нигде не задерживались. Двигались налегке, без пехоты, артиллерии, обозов. Снабжение обеспечивали за счет неприятельских запасов. Рассыпались по селам и местечкам, прокатились по окрестностям Орши, Борисова, Полоцка, Витебска, Мозыря, Турова, Могилева. Хозяйничали в 15 верстах от Вильно, вогнав в ужас Сигизмунда и его двор.
Переполошенные литовцы писали, что на их страну нахлынуло 150 тыс. русских. Разумеется, сильно преувеличивали. Им казалось, что государевы отряды повсюду — и везде они разоряли, жгли, грабили. Подрывали экономику противника, да и для литовских панов разорение их имений было очень чувствительным — а паны определяли политику короля. Впрочем, даже литовские хроники признавали, что церквей наши воины не трогали, а православных пленных отпускали. Ну а других жителей угоняли — война есть война, и не мы ее начали. Прокатились по неприятельским землям, а в марте, пока не началась распутица, с большими трофеями возвратились на свою территорию.
Но в это же время, когда русские сотрясали Литву, в конце 1534 г., в Москве раскрыли еще
