То были грозные признаки растущего народного негодования, но Хрущев ничего не хотел замечать. Вокруг него в самых верхах партийного руководства зрело недовольство, нашлось некоторое число решительных деятелей, которые поняли: сумасбродного Никиту надо снимать, пока он не вызвал массового движения снизу.
Заговор против Хрущева долго оставался предметом пересудов и пустых сплетен, но в самые последние годы стали известны вполне достоверные, вплоть до подробностей, обстоятельства. Разумеется, участники опасного для себя заговора никаких документов в те времена не оставляли, это были люди осмотрительные и осторожные, однако потом почти все поделились воспоминаниями о столь памятном для них событии. Воспоминания эти, как всегда, кое в чем противоречивы, однако в целом вырисовывается достаточно полная и объективная картина. Заметим попутно, что Брежнев при жизни о том не произнес никому ни слова, а уж записок тем паче не оставил.
Можно установить, что сторонники смещения Хрущева начали осторожно поговаривать о том еще со второй половины 1963 года, когда нелепость и деловая вредность разделения партийных органов на промышленные и сельскохозяйственные стала очевидной уже на практике. Есть о той связи любопытное свидетельство скромного псковского сотрудника Юрия Королева. «Не знаю, как это происходило в Политбюро и ЦК, но Брежнев в один из сентябрьских дней 1964 года вызвал к себе группу руководящих работников (в том числе и меня) и дал поручение побывать в нескольких республиках и областях. Мы поняли: надо посмотреть, как реагируют на это решение (раздел партийных организаций на промышленные и сельскохозяйственные) руководители и коммунисты на местах. Но дал задание Леонид Ильич в какой-то неясной форме, намеками. Видно, сам боялся провала собственной миссии. Поэтому говорил примерно так:
— Это правильное мероприятие, верное партийное решение, ЦК одобрил его. Вы только посмотрите повнимательнее, как на местах народ реагирует, довольны люди или нет…
Через некоторое время группа докладывала Брежневу итоги своих поездок. Беседа велась очень осторожно, без каких-либо политических оценок и крайних выводов. Леонид Ильич, как мне показалось, был удовлетворен общими результатами. Они, бесспорно, свидетельствовали о неудаче эксперимента и падении авторитета Хрущева в партийных кругах».
Почерк уже зрелого и опытного политика Брежнева очевиден и четко просматривается как в его прошлом, так и в будущем. Послал скромных сотрудников в провинцию с неясным заданием по поводу раздела парторганов. Ясное дело, что провинциальные партработники были куда прямее и откровеннее столичных, они не могли не поведать гостям о нелепостях очередного хрущевского «преобразования» и об отношении к нему рядовых членов партии. Доклады проверяющих Брежневу были, разумеется, достаточно осторожны, однако кое-какие факты не могли там не прозвучать. И этого было достаточно! Теперь Брежнев и его сторонники могли ссылаться на мнение партийных «масс».
Брежнев и далее держался очень осторожно. О том есть свидетельство Федора Бурлацкого, партийного баловня эпохи Хрущева и всех последующих Генсеков, неважного журналиста, неудавшегося писателя, которого даже друзья-евреи выгнали из «Литературной газеты». Но он знал многие кремлевские сплетни и о некоторых позже поведал:
«Сергей Хрущев искренне заблуждается, когда утверждает, что главной пружиной в заговоре против его отца был Брежнев. Это заблуждение, впрочем, легко понять, так как именно Брежнев должен был вызывать особую ненависть у Хрущева и его семьи после «октябрьского переворота», поскольку ни к кому другому Хрущев так хорошо не относился, как к нему. Кроме того, Сергей, вероятно, не может признаться себе самому, в какой степени он и в особенности Аджубей были обмануты Шелепиным и Семичастным — комсомольскими «младотурками», как мы их между собой называли. Те не только сумели вкрасться к ним в доверие, выглядеть самыми надежными, закадычными друзьями-приятелями, прежде всего Аджубея, но и самым ловким образом провели родственников Хрущева в драматический момент октябрьского Пленума.
Нет, свержение Хрущева готовил вначале не Брежнев. Многие полагают, что это сделал Суслов. На самом деле начало заговору положила группа «молодежи» во главе с Шелепиным. Собирались они в самых неожиданных местах, чаще всего на стадионе во время футбольных состязаний. И там сговаривались. Особая роль отводилась Семичастному, руководителю КГБ, рекомендованному на этот пост Шелепиным. Его задача заключалась в том, чтобы парализовать охрану Хрущева…
Мне известно об этом, можно сказать, из первых рук. Вскоре после октябрьского Пленума ЦК мы с Е. Кусковым готовили речь для П.Н. Демичева, который был в ту пору секретарем ЦК. И он торжествующе рассказал нам, как Шелепин собирал бывших комсомольцев, в том числе его, и как они разрабатывали план «освобождения» Хрущева. Он ясно давал нам понять, что инициатива исходила не от Брежнева и что тот только на последнем этапе включился в дело. Я хорошо помню взволнованное замечание Демичева: «Не знали, чем кончится все, и не окажемся ли мы завтра неизвестно где». Примерно то же сообщил мне — правда, в скупых словах — и Андропов».
Об этих же растущих антихрущевских настроениях свидетельствовал и очень серьезный деятель той пору — председатель Совета Министров Российской Федерации Геннадий Иванович Воронов. То был человек, твердо стоявший на патриотической линии; естественно, что эскапады Хрущева, его антисталинская истерия и одностороннее заигрывание с Западом Воронова остро раздражали. Он вспоминал позже:
— Перед самым октябрьским Пленумом ЦК КПСС пригласили меня поохотиться в Завидово. Был, кстати, там тогда и Сергей Хрущев, сын Никиты Сергеевича. Наверное, взяли его для отвода глаз… Постреляли. И когда стали собираться домой, Брежнев вдруг предлагает мне сесть в его «Чайку»: «Поговорить надо дорогой…»
Там и договорились. Между прочим, с нами ехал еще один секретарь ЦК КПСС — Ю.В. Андропов. Он то и дело вынимал из папки какие-то бумаги и показывал их Брежневу. Тот их просматривал и возвращал со словами: «Хорошо, теперь он от нас никуда не денется».
У меня сложилось впечатление, что дело шло о каком-то компромате… В руках Брежнева я видел справочник «Состав Центрального Комитета и Центральной Ревизионной Комиссии КПСС», в котором он около каждой фамилии ставил крестики, галочки и какие-то другие значки — очевидно, отмечал, кто уже созрел и с кем еще надо поработать, чтобы привлечь его в антихрущевскую компанию. Такой практики он, между прочим, придерживался при подготовке многих вопросов».
Да, Брежнев действовал очень осторожно, однако находились деятели и порешительнее. Таковыми были прежде всего молодой Секретарь ЦК Александр Николаевич Шелепин, сугубо русский, твердо патриотических взглядов, ему приходилось по приказанию Хрущева «разоблачать» Сталина на съезде партии, но в душе-то он был за сталинскую линию. О Шелепине речь пойдет дальше. Другим деятельным ниспровергателем всем надоевшего Никиты стал шелепинский ставленник, выходец с Украины Семичастный, который в рассматриваемое время возглавлял Комитет государственной безопасности. Должность для тех дел была одной из ключевых.
Много-много лет спустя, находясь в давней пенсионной отставке, Семичастный рассказал:
«Уже накануне празднования 70-летия Хрущева шли разговоры, что дальше терпеть такое нельзя, то есть это было еще весной 1964 года. И я был в числе первых, с кем вели разговор. Кстати, когда говорили с Косыгиным, первое, что он спросил: какова позиция КГБ, и тогда дал согласие…
Здесь следует подчеркнуть, что заслуга Хрущева состояла в том, что он создал обстановку, при которой его смещение произошло на Пленуме гласно, без создания обстановки чрезвычайности. Я даже не закрывал Кремль для посетителей, и экскурсанты обычным путем шли на осмотр Кремля…
Брежнев постоянно звонил (вечером 12 октября 1964 года) мне: «Ну как?» Только в полночь мне позвонили, что Хрущев заказал самолет в Адлер. Летел он с сыном, Микояном и своей охраной — взял пять человек, а мог взять и больше в десять раз. Уж 50 человек-то у него были. Дата проведения Пленума не обговаривалась заранее, а сложилась силой обстоятельств. Если бы Хрущев не дал согласия на приезд в тот день, никто бы его силой не притащил, и дата Пленума могла быть иной. Хрущев прилетел (вместе с Микояном) в Москву 13-го в середине дня. Встречали его во «Внуково-2» я и Георгадзе. Обычно встречающих было значительно больше. Но это его не насторожило, он только спросил: «Где остальные?» — «В Кремле». — «Они уже обедали?» — «Нет, кажется, Вас ждут». Поздоровались за руку, обычно. Хрущев был спокоен. Отправились эскортом машин. Я ехал в конце и по дороге остановился на обочине, отстал от них. (Дело в том, что раньше я ездил без охраны, а на эти дни дали мне сопровождающего, поэтому в машине оказался знакомый охране Хрущева человек, и, чтобы не смущать впереди едущих, я отстал.) В Кремле вся охрана была прежняя. Я ее сменил только после начала работы Пленума».
