Мы установили сети, как могли, - не слишком хорошо, ведь почва была скальная... Потом спустили собак. Они рвались туда, как бешеные, но там им, как видно, не понравилось: с лаем и воем посыпались из скал первые, потом показалась вся свора... А за ними - словно громадный черный валун выползал из горы. И он был живой, этот валун: это шла свинья.
Здорово я был наказан за петушиную самоуверенность свою. Те кабаны, что я видел дома, разве что в поросята годились бы по сравнению с ней. Казалось, что это зверь древней породы, что она дожила до наших дней где-нибудь в горном ущелье со времен Титанов и гигантов, рожденных Землей... Но нет, она была молода: громадные кривые клыки на длинной черной морде сверкали свежей белизной, где не были покрыты кровью... Слишком плохо я подумал о мегарцах они недаром ее боялись.
"Ну, - думаю, - влип! Смерть предо мной, позор за спиной... Впрочем, там тоже смерть, если мои люди станут меня презирать..." Когда они получше ее рассмотрели, я услышал их голоса. Они тоже перепугались не на шутку решили, что это не просто крупный зверь, а чудище.
Вот она попалась в сети - покатилась, забилась... Я бросился вперед... Но в тот же миг она поднялась на ноги, выдернула колья и потащила за собой всю сеть, полную собак. Если я тотчас ее не остановлю, она доберется до Товарищей... но мне же ни за что ее не остановить, для этого надо быть гигантом!..
Рядом была высокая скала, обращенная ей навстречу плоской стороной. Это была моя последняя надежда. Свинья задержалась на момент - сети ей мешали, должно быть они хоть немного замедлят ее бросок... Я прыгнул к этой скале, прижался к ней спиной и опустил копье, - "к бою!", - движение привлекло свинью, и она пошла прямо на меня.
По пути она споткнулась, но все равно я едва-едва успел упредить ее движением копья и не дать ему сломаться. Наконечник вошел ей в грудь, сразу под плечом, а древко я упер в камень позади себя. Ее собственная сила, не моя, вгоняла копье в ее тело; но мне - мне надо было его держать.
Она ненавидела людей. И когда она визжала, дергалась, рвалась - я знал, что она не за свою жизнь бьется, она старалась добраться до меня. Привязанный тонким древком к этому могучему порождению земли, я ощущал себя травинкой; меня колошматило спиной о скалу, словно сама гора старалась сбросить меня ей на грудь и раздавить, как жалкого комара... И я все время ждал, что копье не выдержит, треснет.
Вдруг, когда я ждал нового рывка вперед, она дернулась назад - у меня руки едва не вырвались из суставов, я был почти готов... И тут она снова надавила. Наверно, копье как-то повернулось в ней; она еще раз резко рванулась, так что древко проскрежетало по скале, - но это была последняя, предсмертная конвульсия.
Я стоял, тяжело дыша; ничего не видел, не чувствовал - слишком был вымотан. Прислонился спиной к скале - прилип: вся спина была в крови... Потом, словно через вату, словно издали, услышал радостные крики Товарищей и, хоть едва стоял на ногах, начал оживать. И поднялось во мне такое чувство - как бывает, когда совершишь дело, возложенное на тебя богом: ты свободен и светел и полон счастья!..
Товарищи кинулись ко мне: "Малыш! Малыш!" - кричат, давай меня качать... Я уже не протестовал против Малыша, но ссадины горели. Они увидели кровь, опустили меня, начали выяснять, у кого есть масло, - никто не взял оказывается, - переругались друг с другом...
- Сойдет и кабанье сало, - говорю, но тут же раздался голос со скалы прямо над нами:
- У меня есть масло. Приветствую тебя!
Там стоял эллинский воин, лет двадцати восьми. Его желтые волосы были заплетены для охоты, борода аккуратно подстрижена, бритая губа... А глаза светло-серые - быстрые и яркие. Возле него стоял юноша с охотничьими копьями на вепря, а чуть отстав, - группа охотников. Я поблагодарил его и спросил формы ради, не он ли Пилай, сын Нисия. Я и так это знал, это ж написано было на нем.
- Да, - говорит. - Послушай, парень, ты перехватил мою добычу; но это было такое зрелище, что за него можно и больше заплатить... А ты, наверно, нынешний Керкион, что пришел по Истмийской дороге?
Я подтвердил; он, казалось, услышал это с сожалением; и после Элевсина это уже было странно... А что он назвал меня "парень" - нельзя же всерьез требовать от наследника эллинского царства, чтобы он относился с почтением к случайному царю-на-год.
- Да, - говорю, - я Керкион, но имя мое Тезей, я эллин.
- Это видно, - он посмотрел на свинью. Потом сказал своему оруженосцу, чтобы тот натер мне спину... Я знал, что он мой троюродный брат, и был рад увидеть в нем благородного человека.
Тем временем все собрались толпой вокруг туши, и мои мальчики начали поддразнивать мегарцев. А ведь последняя война была еще свежа в памяти, так что это были опасные шутки. Я сделал им знак прекратить, но они слишком были возбуждены и довольны собой. Я уже направился к ним, когда Пилай сказал:
- Ты можешь требовать от отца приз - треножник и быка.
Я совсем забыл об этом в суматохе, хоть с самого начала именно этот приз был мне всего нужней. Ничего лучше нельзя было бы придумать.
- Слушайте! - крикнул я. - Вот человек, не знающий, что такое низость. Хоть он упустил добычу - он предлагает нам потребовать награду!
Тут они угомонились, стыдно стало. А я продолжал:
- Бык будет нашим победным пиром. Свинью мы отдадим Владычице и Аполлону, а быка зажарим здесь и пригласим этих воинов разделить его с нами. - Пилай, похоже, понимал шутку, потому ему я сказал отдельно: Свинину им есть нельзя, а бык из Мегары - что может быть лучше?
Он рассмеялся и хлопнул меня по плечу. Где-то в камнях заскулили поросята...
- Клянусь Зевсом! - говорю. - Я совсем забыл о выводке. Если твоего отца могут обрадовать поросята - забери их, отнеси вместе с приветом от меня.
В выводке было четыре свинки и семь кабанчиков, так что мы избавили людей в тех краях от многих забот.
Свинью начали свежевать... Потом мне сделали отличный шлем из ее шкуры и зубов; отменная получилась шкура - гибкая и прочная... Еще не успели ее содрать, как вернулись люди Пилая с царской наградой. Они и дров принесли, чтобы зажарить быка и сжечь жертву. Пилай немало удивился, когда мои минойцы приносили жертву Аполлону, но в моей гвардии в то время это уже стало обычаем; они очень почитали бога, защищающего мужчин от гнева богинь и способного отогнать Дочерей Ночи. Но научить их чтить Посейдона я так и не смог: в Элевсине мужья Матери, как и мужья Царицы, немного стоили.
Тем временем подступил вечер, удлинились тени... Облака рассеялись, и горы были облиты солнечным светом, словно золотистым вином... Я сказал Пилаю:
- Послушай, в этих горах можно двигаться только днем, но ведь обидно бросить такой пир, словно мы на марше. Куда нам спешить? Почему не найти хорошее место, укрытое от ветра, устроить себе постель из ветвей?.. И тогда мы сможем петь и разговаривать хоть до полуночи.
Он широко раскрыл свои яркие глаза; потом, казалось, чуть не рассмеялся... Но овладел своим лицом и сказал учтиво, что ничего не может быть лучше. Я повернулся к своим - они стояли тесной кучкой. Биас подошел ко мне, прошептал на ухо:
- Тезей, а это не слишком?
- Почему? - спрашиваю.
- Но ты же должен знать, что царь никогда не ночует вне дома.
Об этом я просто не подумал. Мне так хорошо было снова чувствовать себя мужчиной среди мужчин... Но теперь я ни за что на свете не стал бы извиняться перед Пилаем, чтобы стать посмешищем его эллинов.
- Что ж, - говорю, - всё когда-то случается впервые.
Он глубоко вздохнул:
- Как ты не понимаешь? Ты уже рисковал своей жизнью, после того как Госпожа сказала "нельзя"... И ты убил свинью... А теперь, если ты не вернешься домой, она подумает, что ты с женщиной!
Он хотел как лучше, я знаю, но слишком это далеко зашло.
- Знаешь что, - говорю, - это такие дела, в которых мужчина должен сам разбираться со своей женой. Ты сказал, Биас, и я тебя выслушал. А теперь иди помогай остальным.
Уже установили вертел, загорелся трут... Упала вечерняя темнота, и наша пещера была полна светом костра, как жертвенная чаша вином; только вина нам и не хватало - и тут подошли люди из деревни снизу с целым бурдюком, чтобы отблагодарить нас за убийство Файи. Они разглядывали тушу, и я подумал, что к ночи все уже будет известно в Элевсине. Ну и ладно - семь бед, один ответ.
Мясо было готово, а зубы у нас подзаострились, за целый-то день... Пилай разделил со мной свой кубок - из рога, отделанного золотом, остальные прикладывались к бурдюку. Начались песни, эллины и минойцы подпевали друг другу, подхватывали чужой напев... Мои парни сначала держались скованно, зато потом разошлись сверх меры: ведь эллины они на одну эту ночь, завтрашний день внушал страх... Я и сам об этом подумывал.
Когда стало шумно, мы с Пилаем сели поближе. Пора было поговорить, ради этого я и убил Файю... Но теперь я ощущал свою молодость еще острее и обиднее, чем когда сражался с ней. В Трезене я часто помогал деду занимать таких вот мужчин. Я был весьма полезен в Зале: говорил арфисту, что спеть, чтобы угодить им, или пел сам; возил их на охоту и следил там, чтобы они хорошо развлеклись и остались бы живы; провожал их с дарами, когда они спускались из верхних покоев, завершив свои дела... Я был мальчишкой около взрослых мужских дел... И сейчас, когда я вспоминал всё это, кто-то из мегарцев сказал:
