Ознакомительная версия.
Помощницей Свердлова во всех делах стала супруга. Она выступала и связной, и шифровальщицей. Ее даже и правоохранительные органы не воспринимали как жену. Питерское Охранное отделение сообщало, что «К. Т. Новгородцева оказывала «товарищу Андрею» активное содействие в партийной работе, выразившееся в получении на ее имя партийной корреспонденции Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии и исполняла при Свердлове обязанности секретаря».
Да и то сказать, отношения в революционной семейке царили, мягко говоря, своеобразные. Чтобы не рисковать самому, Яков Михайлович не спешил идти на переданные ему явки, а сперва посылал туда беременную жену. А если ее не возьмут, значит, «чисто», тогда уж она от его имени договаривалась о прямых контактах. Но, несмотря на все меры предосторожности, особо разгуляться в Питере беглому не дали. Он успел здесь поработать всего полтора месяца. 14 ноября 1911 года взяли обоих, Свердлова на улице, а Клавдию дома, когда она, вернувшись с работы, села зашифровывать очередное его донесение в ЦК.
Но меры пресечения для арестованных вновь получились очень и очень мягкими. За недостаточностью улик. Новгородцеву продержали три месяца под следствием. В ее деятельности «секретаря» особого криминала не нашли. Опять же и «непраздная». И ограничились ее высылкой из столицы на родину, в Екатеринбург, под гласный надзор полиции. В связи с приближающимися родами Яков Михайлович часто писал ей из тюрьмы. Как она вспоминала: «Из его писем было видно, что он прочел много специальной медицинской литературы. Он давал мне в письмах квалифицированные советы по гигиене, по уходу за грудными детьми. И одновременно подробно разбирал проблему брака и рождения вообще, ссылаясь на Платона, Томаса Мора, Льва Толстого, на современных социологов».
Правда, столь трогательная забота о женушке и будущем отпрыске не мешала Свердлову прилагать длиннющие списки литературы, которую нужно переслать для него — книги Бебеля, Баруха Спинозы, Маркса, Лассаля, Финна, Парвуса, Бернштейна, однотомник Гейне на немецком языке и вообще «побольше немецких книжек». Тот факт, что любимая супруга осталась без работы, а книги стоят недешево, его, судя по всему, не очень волновал. Как и то, что у женщины накануне родов и сразу после них есть несколько другие дела, кроме хождения по книжным лавкам. 4 апреля у них родился сын Андрей, а 5 мая состоялось решение министра внутренних дел — Свердлова сослать в Нарымский край на 4 года.
Довезли его до Томска, откуда следовало плыть по Оби в Нарым. Меры охраны были совершенно детскими. Уже с дороги или из томской пересыльной тюрьмы Свердлов установил связи со здешней колонией ссыльных, договорился, чтобы ему организовали побег. 18 июня при посадке на пароход «Колпашевец» на пристань подошел ссыльный Туркин. «Товарищ Андрей» собирался удрать «со всеми удобствами», даже чтобы не утратить при этом собственного имущества! И Туркину предстояло взять его чемоданчик. Пользуясь суматохой на пристани, Свердлов нырнул в толпу пассажиров и провожающих и был таков. Но Туркина, отирающегося возле вещей этапируемых и пытавшегося прихватить чемодан, задержали.
Яков Михайлович тем временем исчез, успешно добрался до условленной «крыши» и спрятался. И все же от побега ему пришлось отказаться. Что в советской литературе свалили на врагов-меньшевиков. Вот, мол, сволочи, не снабдили «героя» деньгами и паспортом. В действительности история выглядела чуть иначе. Далеко не героически. Свердлов и впрямь готов был улизнуть, однако томская колония ссыльных возмутилась — ведь в таком случае он подставлял Туркина. Именно поэтому ему не дали денег и документов и вынесли решение отменить побег. Ему волей неволей пришлось подчиниться.
Тогда Свердлов решил разыграть комедию. Деньгами ему товарищи по партии все-таки помогли, но только на проезд до Нарыма. И 22 июня он по почте отправил томскому инспектору письмо — что сошел с парохода «Колпашевец» купить что-нибудь на дорожку, «случайно опоздал» и со следующим пароходом «Василий Плещеев» отбывает «в город Нарым, где и явится к местным властям». Конечно, власти на такое объяснение не клюнули. Осерчали. На следующей же пристани, в Колпашево, его сняли с парохода и посадили к каталажку в селе Тогур. Доложили томскому губернатору Грану, и поскольку за Свердловым уже числился один побег и попытка второго, он сделал единственное, на что имел право. Назначил для поселения самое отдаленное и глухое место, чтоб выбраться потруднее было — село Максимоярское (ныне Белый Яр) на притоке Оби реке Кеть.
В Тогуре содержали Якова Михайловича вольготно — что такое сельский околоток с единственной камерой? Местные ссыльные к нему толпами в гости ходили. Он им о положении в России рассказывал, желающих бежать консультировал, связи давал. И просил подготовить ему самому побег из Максимоярского. Но сделать это оказалось не так-то просто. Туда добирались на лодках, по берегам — глухая тайга и болота. Уже и осень была на носу. Вскоре, оценив ситуацию, Свердлов отписал товарищам, что зимой бежать нечего и думать — это можно было сделать только на лыжах, а на лыжах он не ходок. 600 верст по зимней тайге не шутка, пропадешь ни за грош. Поэтому, мол, бежать надо только летом, на лодках…
Максимоярское, или, как его еще называли, Максимкин Яр, было селом, затерянным в диких болотистых местах, оторванным от мира. Сюда и товары редко завозились, местное население порой страдало от перебоев с продуктами, питалось картошкой, черным хлебом и выловленной в реке рыбой. Но для Свердлова самым тяжелым фактором стало одиночество. В данный момент он здесь оказался единственным ссыльным. Правда, он и с местными жителями сразу перезнакомился, принялся налаживать приятельские отношения. Без дела его натура не могла. Хватался за все подряд. Взялся давать уроки хозяйке дома и еще одной девице, готовя их «на учительниц», усердно лечил остяков (не имея никакого медицинского образования) и прослыл среди них «доктором», задумал даже организовать самодеятельность и поставить с молодежью чеховского «Медведя».
Интересно отметить, что максимоярский священник о. Павел (Покровский) был первым, кто увидел в энергичном и контактном Свердлове нечто нехорошее. Черное, нечистое. А ведь Яков Михайлович был тут далеко не первым «политическим». И, вроде, никакой агитации не вел, никакой революцией крестьян не соблазнял. Но почему-то выделил его о. Павел. В проповедях предостерегал людей от общения с ним, называл его «искусным ловцом человеков в сети диавола». Ну да на открытые изобличения «товарищ Андрей» ответил по-своему. Подговорил неграмотных старшин четырех остяцких родов и от их имени написал донос на священника. Дескать, пьянствует, служит плохо, остяков обижает. А вместо подписей старшины поставили под кляузой свои родовые значки-тамги. Хотя, может, и сам Свердлов их нарисовал, кто проверит в Томске, за тысячу километров?
Но поединок между Яковом Михайловичем и о. Павлом так и остался незавершенным. В Максимоярском Свердлова в первый раз (но не в последний) прихватила совершенно непонятная болезнь. Депрессия, бессонница, апатия. Впервые в его письмах сквозит не то что хандра, а откровенная паника. 20 декабря он пишет: «Ночь почти не спал… Голова работает так плохо, что не сразу смог решить задачки пустяковой, которую задал своим ученицам, прервал занятия и отпустил их. Вчера было так плохо, что охота была заплакать, заохать, не мог заснуть, напрягал все усилия, чтобы не распуститься, сдержал себя…» Через пару дней: «Ночь не спал, к вечеру стало еще хуже… Лихо мне, ох как лихо! И ни одной близкой души, хоть пропади совсем, и не узнает никто скоро…»
Может быть, он симулировал или сгущал краски, чтобы ему помогли вырваться из «дыры»? Мне представляется, что нет. Что ему действительно стало там плохо. Он описывал такое свое состояние уже и позже, постфактум, когда все было позади, и надобность в симуляции отпала. И знаете, какое складывается впечатление? Что он уже не мог существовать без кипучей деятельности, без готового подчиняться и повиноваться ему окружения. И, несмотря на присущую ему колоссальную энергию, он как будто и черпал ее извне! От окружающих! А в Максимоярском даже при попытках вести «общественную» работу оказывалось не то. Необходимой ему отдачи он не получал. И стал чахнуть, загибаться.
Однако пропасть ему, конечно, не дали. Вся колония ссыльных, получая из Максимоярского отчаянные крики души, экстренно и во весь голос забила тревогу. Нарымскому приставу и томскому губернатору посыпались петиции и требования: человек болен, необходимо срочно перевести его в более цивилизованные места! А это было опасно. Вдруг и впрямь помрет? Ведь тут же вся либеральная пресса, Дума, всевозможные «правозащитники» хай поднимут. Комиссии, ревизии поедут. Да и собственное начальство неизвестно как себя поведет. С большой вероятностью подставит подчиненных. И сам же крайним окажешься. Нет уж, местные власти предпочли перестраховаться. Уже 30 декабря пристав Овсянников направил губернатору просьбу перевести Свердлова куда-нибудь поближе. 14 января Гран удовлетворил ее. И в начале февраля Якова Михайловича в спешном порядке, выделив для дальней поездки стражников и лошадей, примчали в Нарым.
Ознакомительная версия.
