В 70—90-х годах историками был сделан новый важный шаг в направлении более глубокого и всестороннего изучения этой проблемы. Но споры относительно того, какая из социально-имущественных групп, бедняцкая или середняцкая, доминировала в казачьей среде, продолжались. Л.И. Футорянский полагал, что во всех казачьих войсках страны, за исключением Оренбургского и Амурского, накануне Первой мировой войны 39,8% казачьих хозяйств являлось бедняцкими, 34,9% середняцкими, 25,3% кулацкими (а к 1917 году число бедняцких хозяйств выросло до 55,4%) [301]. Однако он не обосновал методику своих подсчетов. В его последней работе после приведения несколько иных данных процентного соотношения бедняцких, середняцких и кулацких казачьих хозяйств, основанных на военно-конской переписи 1912 года, содержится фраза: «Если судить только по количеству лошадей, процент зажиточных, кулацких элементов в казачестве (25,4%) был значительно выше, чем в крестьянстве» [302]. Возникает вопрос о правомерности рассмотрения проблемы социальной дифференциации казачества на основе одного этого критерия. Такой подход конечно же не может считаться научно обоснованным. Л.И. Футорянский также утверждает, что «наибольший удельный вес зажиточных казачьих хозяйств был на Кубани, в Забайкальском, Сибирском и Семиреченском казачьих войсках, середняцких – в Терском, Кубанском, Донском. Бедноты – в Астраханском (62,9%), Уральском (58,2%), Уссурийском (55,4%), Терском (47,1%)» [303]. Однако автор ничего не сказал ни о методике вычислений, ни о критериях, положенных в основу подсчетов. Неясно также, почему в Кубанском войске одновременно, если судить по приведенному выше высказыванию, преобладали и зажиточные, т.е. кулацкие, и середняцкие казачьи хозяйства, а в Терском – и середняцкие, и бедняцкие.
По мнению А.Я. Ворониной, в Забайкальском войске преобладали бедняцкие хозяйства. Согласно ее подсчетам, в земледельческо-скотоводческой группе хозяйств забайкальских казаков к бедным отнесены 42% хозяйств, к средним 38%, к зажиточным 20%. В скотоводческо-земледельческой группе соотношение было несколько иным: бедных 44,7%, средних 35%, зажиточных 20,3% [304]. А.И. Долгих считает, что 51,8% сибирских казаков не могли самостоятельно вести хозяйство [305].
В свою очередь, многие исследователи пришли к заключению о том, что в казачьей среде доминировали не бедняцкие, а середняцкие хозяйства. И.П. Осадчий сделал заключение, что на Кубани бедные казачьи хозяйства насчитывали 35,5%, средние 43,5%, зажиточные кулацкие 21% [306]. В.Н. Ратушняк указал на то, что 36,1% кубанских казачьих хозяйств являлись малопосевными, засевали всего лишь 6% общей посевной площади, а 5,1% были многопосевными и имели под посевами 21,5% площади [307]. Данный факт убедительно свидетельствует о преобладании в Кубанском войске среднепосевных хозяйств, т.е. середняцких. М.Д. Машин, рассмотрев данные о площади посевов оренбургских и уральских казачьих хозяйств, сделал следующий вывод: 33,4% казачьих хозяйств были малосеющими, 43,8% среднесеющими, 22,8% многосеющими [308]. А.П. Ермолин считает, что среди казаков бедняки составляли 25–30%, середняки около 60%, кулаки 15–20% [309].
Различные, подчас противоречивые и спорные выводы по проблеме социальной дифференциации казачества являются прямым следствием не столько ее сложности, хотя она сама по себе достаточно непростая, сколько отсутствием среди исследователей какого-либо общепризнанного подхода к ее разрешению. Конечно, совершенно не учитывать такие значимые факторы, как величина земельного надела, наличие рабочего и домашнего скота, инвентаря и пр., недопустимо. Но судить о степени социальной дифференциации, исходя только исключительно из этих данных, как это делали практически все занимавшиеся этим вопросом специалисты, представляется не совсем правомерным.
В Донской области 15,6% казачьих хозяйств не имело рабочего скота, 15,3% – коров, 8,5% числилось без всякого скота [310], 25,8% не имело инвентаря [311]. Но это не исключает возможности заниматься садоводством или виноградарством и получать доходы, превосходящие средний уровень. Не имея сельхозинвентаря, можно строить свое хозяйство на товарном скотоводстве или вести мелкую, но прибыльную торговлю и получать неплохой доход. И таких вариантов довольно много. Поэтому необходима всесторонне разработанная и научно обоснованная методика определения степени социальной дифференциации в казачьей среде, опирающаяся на единый комплекс объективных критериев [312].
Источники, на которых основываются в своих расчетах историки, достаточно многообразны. Среди них есть и такие, которые носят заметно односторонний, тенденциозный характер. Естественно, что при работе со всеми ними каждый исследователь использует свой метод, базирующийся на том или ином источниковедческом подходе. Но, как правило, сущность используемого метода, его составные компоненты, да и сама основа, на которой он строится, не раскрываются. Поэтому большинство предлагаемых подсчетов не имеют необходимого высокого уровня научного обоснования. Проверить их объективность и подвергнуть критическому анализу не представляется возможным. Все это непосредственно отражается на общих выводах и заключениях и в целом на уровне исследования.
Нужно также учитывать и большое число историко-географических, экономических, социальных и внутриполитических факторов. Однако даже при их комплексном изучении ответить на многие вопросы крайне сложно. Ведь в каждой из трех основных социальных групп можно выделить три подгруппы – верхнюю, среднюю, нижнюю. Но и они могут быть далеко не одинаковы [313].
А.И. Козлов предположил, что одним из ключевых элементов определения уровня социальной дифференциации является годовой прожиточный минимум наиболее распространенной по составу казачьей и крестьянской семьи юго-востока России [314]. На долю середняцких хозяйств, по его подсчетам, приходился 51,6%, бедняцких 24,6%, кулацких 23,8% [315].
Таким образом, доля середняцких хозяйств в большинстве казачьих войск страны была преобладающей. Нечто наряду со спецификой внутренней организации казачьей общины придавало ей известную устойчивость. Однако такое положение тормозило процесс социально-экономического разрушения общины и, как следствие, социальной дифференциации казачества. Но объективно обусловленные капиталистические отношения, социальная дифференциация казачества неуклонно развивались и ставили на повестку дня целый ряд экономических и социальных проблем и противоречий, разрешить которые в рамках существовавших отношений было практически невозможно. Внутри казачьей общины нарастали кризисные явления, в той или иной степени сказывавшиеся почти на всех сторонах жизни казачества.
Свои проблемы существовали и в жизни казачества. И войсковые, и местные станичные административные органы старались уделять значительное внимание развитию таких важных и социально значимых направлений, как народное образование и здравоохранение. По существовавшим порядкам финансовые средства на эти цели выделялись из войсковых и станичных бюджетов. И хотя их возможности, как правило, были довольно ограниченны, тем не менее общие показатели уровней начального образования и местного медицинского обслуживания в казачьих областях были значительно выше, чем в целом по стране. В Донском войске общий процент грамотности среди казачьего населения накануне Первой мировой войны составлял без малого 69% против 21% по стране. При этом среди донских казаков грамотных было 85,5%, а среди казачек 48,1% [316]. (По другим данным, грамотных донских казаков насчитывалось несколько меньше, порядка 74,8%, а казачек 48,7% [317].) Среди кубанского казачества в целом грамотных насчитывалось 43,1%. Среди казаков их было 68,8%, а среди казачек 30,2% [318]. В Терском войске грамотность казачьего населения составляла среди мужчин свыше 75%, а среди женщин 24,9% [319]. В Астраханском войске грамотных казаков было порядка 64%, а казачек 33% [320]. В Оренбургском войске общий уровень грамотности казачьего населения составлял 64,7%, в том числе среди казаков 77%, а среди казачек 52,7% [321]. (По другим данным, общий уровень грамотности среди оренбургского казачества равнялся 59% [322].) Общий уровень грамотности уральского казачества составлял более 34% [323], сибирского 39,9% [324], амурского 35,5% [325], уссурийского 33,2% [326]. Значительно более низким был уровень грамотности казачьего населения в Забайкальском войске – 20,5%. При этом грамотных забайкальских казаков было 32%, а казачек 9% [327].
Необходимо отметить, что темпы роста уровня грамотности среди казачества в начале XX века были весьма значительными. Например, в Амурском войске они составляли порядка 1% в год (в начале века уровень грамотности казачьего населения в целом равнялся 21,5%, а к концу 1914 года уже 35,5% [328]). А в самом отставшем по этим показателям Забайкальском войске уровень грамотности казачек за 10 лет, в период с 1904 по 1914 год, возрос почти в два раза: с 5% до 9% [329].
