Это уже две вражеские армии, которые еще не носят особых названий, но по существу это белая и красная армия»18.
И на этом тоже умело играли большевистские лидеры, внося раскол в армейскую среду.
«Офицеры, — отмечал в своем рапорте главнокомандующий Западным фронтом генерал В. И. Гурко, — не доверяют солдатам, так как чувствуют в них грубую силу, которая легко может обратиться против них самих; солдаты видят в офицере барина и невольно отождествляют его со старым режимом. Полное лишение офицеров дисциплинарной власти выбило у них почву из–под ног»19.
Характеризуя общие настроения офицеров, полковник–преображенец Д. Зуев вспоминал:
«Развал монархии чувствовался офицерством, особенно офицерами военного времени, хотя и подобранными по классовому признаку, но близко связанными с политикой. Личный авторитет Николая был ничтожен, и зимой 1916–1917 гг. Гвардейский корпус втягивался в заговор о дворцовом перевороте. Активно февральской революции офицерство не сопротивлялось, не было ни сил, ни желания»20.
Отношение гвардейского офицерства к дальнейшим событиям Д. Зуев также обрисовал кратко, но весьма определенно.
Его информация тем более интересна, что касается она Преображенского полка, «братского» Семеновскому, ситуация в котором была схожей.
«Октябрь прошел в полку буднично, — вспоминал гвардии полковник, — небольшой борьбой эсеровской и социал–демократической (имеются в виду меньшевики. — Ю. К.) головки Полкового комитета с местными большевиками и принятия резолюции «Поддержки Петроградского гарнизона». В декабре на выборах Кутепов был смещен в писаря, это был сигнал к «свободе выбора», масса офицерства в 2—3 недели растаяла. Небольшая группа с Кутеповым прямо на Дон, многие к Родзянко, задержались и в большинстве погибли в Киеве, в ожидании Скоропадского, большинство вернулось «домой» в Петроград. 12 декабря 1917 года в деревне Лука–Мале я последний раз виделся с Кутеповым. Он мне предложил:
«Едем на Дон, или, если хочешь, доверши демобилизацию, езжай в Петроград, береги полковое добро и, когда немцы займут город, обереги вдов, жен и всех, кого надо». Я принял второе и остался до конца января демобилизовывать полк»21.
Очевидно, что с Кутеповым имели возможность общаться и руководители Семеновского полка, стоявшего в той же деревне.
В гвардейском Семеновском полку настроения разнились.
Д. Зуев полагал:
«Сохранилось много кадрового офицерства, наружно перекрасившегося, очевидно, была крепкая социал–демократическая или эсеровская организация. Полк с фронта привез множество пулеметов, гранат, патронов и т. п. Полк открыто выступает на Советской платформе, но находит себе удобный выход: оберегать революционный порядок и охранять Госбанк. Развитие этой политики привело к тому, что после полной ликвидации остатков гвардии Семеновский полк под наименованием — полк охраны им. т. Урицкого существовал до весны 1919 года, когда перешел около деревни Выра на сторону Юденича»22.
По воспоминаниям другого офицера–семеновца, бывшего полковника Л. Дренякина, арестованного в 1930 году:
«Во время встреч с 1918 по 1919 г. с офицерами Семеновского полка — Зайцевым Всеволодом, Орловым, Энгельгардтом, Гильшером, Поповым, Эссеном, Поливановым и Бремером, они говорили: «Дальнейшее пребывание в Советской России становится невозможным. Власть, взятая большевиками, ведет к гибели родины. Чтобы не допустить этого, необходимо принять меры к тому, чтобы свергнуть Соввласть. Одним из практических методов для свержения Советской власти является непосредственная помощь белым. Оказание помощи белым надеялись осуществить через переход на сторону белых: к Деникину на юг, в Финляндию и т. д.»»23.
После захвата власти большевиками офицерству пришлось делать выбор: уйти или остаться. С одной стороны, казалось невозможным служить под властью врагов империи, с другой, уйти — значило оставить армию в руках людей, в массе своей не имевших представления об управлении ею. Некоторые склонялись к тому, чтобы признать власть Совнаркома — дабы спасти остатки армии. Часть офицеров, не представляя себе сути и задач большевистской партии, полагала, что большевики, взяв власть, будут заинтересованы в сохранении армии. Большинство же переходило на сторону белых генералов. Разумеется, в офицерской среде были и радикалы, симпатизировавшие большевикам. Но это — исключения.
Стремление к разрушению прежней власти неизбежно толкало большевиков к разложению старой армии. Армия стала ареной острой политической борьбы. Образование солдатских комитетов явилось значительным шагом углубления в воинской среде классовой дифференциации, вовлечения солдатских масс в политическую борьбу.
Эти меры поставили офицерство и в крайне тяжелое материальное положение, особенно в тылу.
«Положение офицеров, лишенных содержания, самое безвыходное, а для некоторых равносильно голодной смерти, так как все боятся давать офицерам какую–нибудь, даже самую черную работу;
доносчики множатся всюду, как мухи в жаркий летний день, и всюду изыскивают гидру контрреволюции»24.
Тухачевский первое время даже не вступал в дискуссии о ситуации в стране: он внимательно слушал. И — делал выводы, не торопясь принимать решения. Капитан А. Типольт вспоминал:
«Мы встретились с М. Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить. Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер–офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа»25.
«Революция только тогда имеет какой–либо смысл, когда она умеет защищаться», — этот лозунг Ленина Тухачевский понял и прочувствовал.
«Проблема власти была основной у Ленина и у всех следовавших за ним. Это отличало большевиков от всех других революционеров.
И они создали полицейское государство, по способам управления очень похожее на старое русское государство. Но организовать власть, подчинить себе рабоче–крестьянские массы нельзя одно силой оружия, чистым насилием… Большевизм вошел в русскую жизнь, как в высшей степени милитаризованная сила »26, — писал Бердяев.
Зимой 1917/1918 года и весной 1918–го, когда миллионные солдатские массы хлынули с фронта в тыл, по всем дорогам, особенно вдоль железнодорожных путей, пошла невиданная еще волна бесчинств и насилия. Офицеры, даже снявшие погоны, становились жертвами скорых рас прав — по первому подозрению какого–нибудь «бдительного товарища». Множеству из тех, кто пробирался к семьям, не суждено было с ними встретиться. Опасность исходила отовсюду — от разгулявшейся толпы на станциях, от местных большевистских комендантов, исполкомов, чрезвычайных комиссий и т. д., наконец, от любого, пожелавшего доказать преданность новой власти доносом на «гидру контрреволюции»… От солдат, которым могла показаться подозрительной чья–то «чересчур интеллигентная » внешность. У Тухачевского этот «недостаток» был ярко выраженным. Но он, несмотря на «чуждую», аристократическую внешность и подчеркнуто непролетарские манеры, видимо, умел находить общий язык с простым народом.
«Я снова прибыл на фронт, где и был вскоре избран ротным командиром»27, — писал Тухачевский. Избрали, несмотря на предубеждение к «золотопогонникам».
Подвигнуть большинство офицеров на защиту Временного правительства было невозможно: эмоциональное впечатление от восьми месяцев травли собственным «начальством » было исключительно сильно. Поэтому, когда Временное правительство пало, очень многие, совершенно не обманываясь относительно дальнейшей своей участи, тем не менее испытали даже некоторое злорадство.
«События застали офицерство врасплох, неорганизованным, растерявшимся, не принявшим никаких мер даже для самосохране 28 ния — и распылили окончательно его силы» .
Массовой поддержки офицерства правительство не получило.
Весьма характерный разговор состоялся 4 ноября по прямому проводу между генералами В. А. Черемисовым и Я. Д. Юзефовичем.
«Пресловутый «комитет спасения революции», — говорил Черемисов, — принадлежит к партии, которая около восьми месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, а теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их. Картина безусловно возмутительная»29.
Деникин утверждал:
«Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь бла годатную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме»30.
