обычными – пускай и высокопоставленными – людьми. В их число никогда не входило несколько ведьм или колдунов. Напротив, ведьма была всегда одна, она знала свое «ремесло», и к ней обращались за помощью все прочие «заговорщики» [212].
Однако в деле Маргарет Сабиа все обстояло совсем иначе. Ведь эта женщина, если верить Оливье Мальнери, действовала не одна, у нее были сообщницы – две ее подруги и служанка, которые, судя по всему, уже давно вместе занимались колдовством, были в нем справедливо заподозрены и арестованы. Все они проходили по одному делу и были вынуждены давать показания друг против друга [213]. Таким образом, перед нами предстает самое первое из известных во Франции описание «заговора ведьм», которое, впрочем, еще не успело обрести всех необходимых, на взгляд демонологов XV в., характеристик. В частности, в нем отсутствовала идея угрозы, которую представляли члены «секты» для всего сообщества; эта деталь появилась позднее. Например, в деле от 16 января 1449 г. о женщине по имени Гале говорилось, что у нее «репутация призывающей [на помощь] демонов», с помощью которых она «умертвила многих простых людей и других ведьм» [214]. В нашем же случае речь шла о частном конфликте двух конкретных людей: Маргарет Сабиа и Оливье Мальнери.
Интересно также, что «специализация» у нашей героини и ее сообщниц была довольно узкой: они занимались исключительно наведением порчи. Если верить отрывочным сведениям, которыми мы располагаем, в XIV–XV вв. любая деревенская ведьма должна была практиковать сразу несколько видов колдовства [215]. Так, например, Маргарит из Бельвилетта была известна тем, что не только изготовляла восковые фигурки, но и составляла приворотные и отворотные зелья, а кроме того была повитухой. Марго де ла Барр, чье дело рассматривал суд Шатле в 1390 г., также славилась своими приворотными средствами, но одновременно занималась ворожбой (она могла находить потерянные вещи или указывала на лиц, совершивших воровство) [216]. Важно также, что эти женщины направляли свое колдовство не только во вред окружающим, но и во благо им: они могли снять приворот или порчу, уничтожить воздействие восковой фигурки на представляемого ею человека и т. д. Однако мы не знаем, насколько широка была сфера профессиональных интересов Маргарет де Дё Винь, Гийомет Гергуа и Алисы. Были ли они повитухами? Занимались ли ворожбой? Получили ли известность благодаря своим приворотным зельям? Могли ли они снять наведенную ими порчу? Если да, то традиция требовала от Оливье Мальнери, чтобы он сам попытался договориться со своими обидчицами: каким-то образом заставить их снять с себя порчу [217]. Он же предпочел обратиться сразу в суд, подчеркнув тем самым опасность, которую якобы представляли для него и его братьев эти женщины.
Иными словами, на страницах регистра Парижского парламента возникал вполне сформировавшийся образ злой ведьмы, способной приносить людям одни лишь несчастья. Если бы этот образ был использован только для того, чтобы выдвинуть против Маргарет Сабиа обвинения, по законам жанра Оливье обязан был перечислить все известные ему виды колдовства, которыми занимались его «тетка» и ее сообщницы, упомянуть о других их жертвах, более подробно рассказать о собственных перенесенных страданиях – в общем, нарисовать яркую картину разнообразной и крайне опасной преступной деятельности этих женщин. Такое обвинение в большей степени соответствовало бы структуре других ранних ведовских процессов. В действительности же Оливье представил весьма расплывчатое описание зла вообще, а не конкретных его проявлений. Эта особенность сближает дело Маргарет Сабиа с более поздними процессами, основанными на идеях ученых демонологов.
Если верить материалам, происходящим из альпийского региона середины – второй половины XV в., «ведьмы» и «колдуны» входили в секты и участвовали в шабаше, где заключали договор с дьяволом. В обмен на достижение материального благополучия (или по каким-то иным причинам) они были обязаны совершать «столько зла, сколько смогут», однако характер этого зла судьями никогда не уточнялся. В случае неповиновения дьявол мог наказать своих адептов (например, побить палкой, разорить, наслать болезни на родственников) [218]. Неназванность совершаемого зла придавала, как мне представляется, особый вес как обвинению, так и «признаниям» подозреваемых в суде и способствовала их скорейшему осуждению [219].
Наличие в деле Маргарет Сабиа описания «заговора» ведьм заставляет задуматься над еще одним примечательным обстоятельством. В 1354 г. еще при полном отсутствии каких бы то ни было демонологических трактатов судьи в Монферране, а затем и в Париже вполне уверенно вели речь о существовании секты ведьм, чей образ был лишен знакомой нам по другим ранним процессам амбивалентности, а сами они оказывались способны лишь на злые поступки. В 1390 г. при рассмотрении дела Марго де ла Барр в Париже у судей обнаруживалась совершенно «неразвитая», «деревенская» идея колдовства, более связанная с традиционными для средневекового общества явлениями (сводничество, ворожба, знахарство), нежели с «учеными» представлениями, которые получили развитие впоследствии. В своих признаниях Марго де ла Барр упоминала дьявола: она знала, как его вызвать, но в то же время смертельно боялась его и не желала иметь с ним дела. Если же вернуться на несколько десятилетий назад, к делу 1340 г. о магическом круге, то выяснится, что в Париже речь шла о вызове дьявола и заключении с ним самого настоящего договора.
Таким образом мы сталкиваемся с полным отсутствием каких бы то ни было общих представлений о ведовстве, свойственных тому или иному конкретному периоду, будь то XIV в. или XV в. – факт, совершенно необъяснимый с точки зрения многих современных историков, настаивающих на линейном характере развития правовых представлений о колдовстве [220]. В уточнении, как мне кажется, нуждается и гипотеза, выдвинутая Робером Мушамбле, предположившим, что представления о ведовстве должны были различаться в зависимости от регионов, откуда происходили судебные материалы, поскольку у местных судей могли быть свои – вполне оригинальные – взгляды на данную проблему [221]. Судя по приведенным выше примерам, даже в одном только Париже в середине – второй половине XIV в. у судей имелось несколько весьма различных точек зрения на то, что следует считать колдовством [222].
* * *
Вернемся, однако, к процессу Маргарет Сабиа. Что произошло с ней после того, как против нее оказалось выдвинуто обвинение в колдовстве?
Если довериться словам нашей героини, то сразу после сделанного Оливье Мальнери заявления по ее делу была собрана секретная информация, способная подтвердить обвинение. Были опрошены свидетели, в поисках которых, как впоследствии заявляла Маргарет, приняли непосредственное участие сам Оливье и оба его кузена. В результате свидетели с самого начала подбирались, по мнению обвиняемой, из людей недостойных, с дурной репутацией, негативно настроенных по отношению к ней самой [223]. Кроме того, их показания были получены под пыткой, т. е. незаконным путем.
Маргарет была арестована и содержалась первое время в тюрьме епископа Клермона. Очевидно, ее дело должен был
