В завершение Повести автор, отвлекшись от Дмитрия с его бесконечными молитвами и благодарениями, вспоминает про Ягайла Литовского и Олега Рязанского. Вот тут-то и выясняется, куда делись литовцы. От них москвичей «Бог избавил, ибо не поспели немного к сроку, на один день или меньше». Вроде бы уже были на поле боя, но потом почему-то с него удрали, чтобы вернуться, но возвратиться по какой-то причине все-таки не успели. И тут не обошлось без Всевышнего. Вот только про «хитрого сотонщика» Олега Бог как-то забыл, и тот оказался предоставлен самому себе.«Поведали князю великому, что князь Олег Рязанский посылал Мамаю на помощь свои силы, а сам на реках мосты разломал. А кто с Донского побоища поехал восвояси через его отчину, Рязанскую землю, бояре или слуги, то тех приказал он хватать и грабить и обобранными отпускать». Далее слово в слово повторяется текст Краткой повести о челобитье рязанских бояр и московских наместниках в Рязани.
Также по Краткой повести освещена в пространном изложении печальная судьба Мамая. Он вновь собирает рать для мести Дмитрию Московскому, но вынужден с этим войском идти против некого царя с востока из Синей Орды Тохтамыша. Тохтамыш побеждает, Мамай бежит в Кафу, где и находит свой конец. Русские князья шлют подарки Тохтамышу.
Нет ни малейшего сомнения, что Пространную повесть писал не летописец, живо интересовавшийся современной ему жизнью и писавший Повесть из желания донести потомкам по возможности точную и подробную информацию о важных происходящих на родине и в мире событиях. Автор Пространной повести – монах, абсолютно оторванный о мира и реальности, ничего не знающий о действительной Куликовской битве, где бы и какой бы она ни была, а потому руководствующийся единственно имеющимся в его распоряжении «документами»: Краткой повестью о Куликовской битве и, вероятно, какими-то материалами житийного плана, речь о которых еще впереди. Цель писания – ни в коей мере не стремление передать потомкам правду о народном подвиге или доблести великого князя. Повесть писалась исключительно с целью прославления Бога, утверждения православной веры и возвеличивания русской церкви. Для автора любой сюжет, неважно реальный или выдуманный, – лишь средство продемонстрировать божественную силу и дать читателю назидание уповать исключительно на Бога, действовать мольбой и молитвой и даже побеждать на поле брани только и исключительно силой небесного воинства. Недаром Повесть напичкана цитатами из всегда находившегося под рукой автора Ветхого Завета и, несмотря на пространность, с «фактической» стороны целиком и полностью повторяет свою краткую предшественницу, не дополняя ее никакой конкретикой, но существенно разбавляя авторскими фантазиями вполне определенной направленности. Дополнительный текст пространного изложения Летописной повести представляет собой главным образом стереотипные описания плачей и молений вперемешку с назойливой дидактикой.
Итак, ни в одной из Летописных повестей мы на самом деле не находим ничего по-настоящему летописного, ничего существенного и конкретного о Куликовской битве: ни численности войск, ни описания далекого похода (в пространном изложении вообще скорее перелета буквально за несколько часов) на Дон, ни благословения Сергия Радонежского, ни переодевания Дмитрия, ни поединка Пересвета с Челубеем, ни хода и подробностей битвы, ни «стояния на костях». Более того, по сравнению с «Задонщиной» исчезли города Щуров и Михайлов, Куликово поле, братья Ольгердовичи и многое другое.
Единственный вывод, который можно сделать, прочитав обе Повести, очевиден и печален: ни краткий, ни пространный варианты Повести не являются описаниями некого действительного сражения и не сообщают нам никаких реальных данных о нем. Если Краткую повесть еще можно посчитать неким «летописным» осмыслением «Задонщины», попыткой воссоздать свойственное летописям описание великого судьбоносного сражения по художественному произведению, то Пространная повесть далека даже от этого. Пространность изложения оборачивается в ней лишь множественностью молитв и обилием пролитых великим князем слез. Единственная цель Пространной повести – показать величие и могущество христианской православной веры на материале Краткой повести, соответствующим образом отобранном и полностью целенаправленно переработанном в духе Ветхого завета. Победа над врагом, над неверными достигается не полководческим талантом, не героизмом воинов, а единственно слепой верой в Бога и преданием себя Его милости в беспрерывных молитвах и слезных мольбах о спасении. Для победы над Мамаем не требуются талантливые полководцы и мудрые воеводы, не нужны умелые бойцы и воинская доблесть – судьбу битвы все равно решает Господь Бог Своим небесным воинством и огненными стрелами, поражающими неверных.
Так в результате из одного фантома создался другой фантом с попутным порождением неких «летописных подробностей».
Сценка третья «ЕЩЕ ОДНО «СЛОВО»
«Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского» обычно не включают в число произведений Куликовского цикла, но оно совершенно необходимо для понимания вошедших в этот цикл «исторических» документов, в первую очередь Летописной повести.
Хотя ряд авторитетных исследователей прошлого, включая А. Шахматова, полагали, что «Слово о житии» появилось непосредственно после кончины Дмитрия Ивановича, а его автор присутствовал при погребении князя, более вероятным с учетом исследований В. Адриановой-Перетц и М. Салминой представляется все же появление этого произведения где-то в первой половине XV века. А слова «царя русского» в заглавии и обращения в тексте подвластных Дмитрию князей к нему как царю вообще дают возможность отнести произведение скорее к XVI веку. То есть в лучшем случае начальный вариант «Слова и житии» – примерный ровесник Краткой летописной повести. Может быть, он появился еще раньше, так как описание Куликовской битвы в нем даже более скудное, чем в летописи. Мамаеву побоищу посвящен всего один абзац: «И восприняв Авраамову доблесть, помолившись Богу и призвав на помощь святителя Петра, нового чудотворца и заступника Русской земли, пошел князь, подобно древнему Ярославу, на поганого, на злочестивого Мамая, второго Святополка. И встретил его в татарском поле на реке Дон. И сошлись полки, как сильные тучи, и заблистало оружие, как молния в дождливый день. Ратники же бились врукопашную, по долинам кровь текла, и вода Дона – реки с кровью смешалась. А головы татарские, словно камни, падали, и трупы поганых лежали подобно посеченной дубраве. Многие же благоверные видели ангелов божиих, помогавших христианам. И помог Бог князю Дмитрию, и родичи его, святые мученики Борис и Глеб; и побежал окаянный Мамай перед лицом его. Треклятый Святополк на гибель побежал, а нечестивый Мамай безвестно погиб. И возвратился князь Дмитрий с великой победой, как прежде Моисей, Амалика победив. И наступила тишина в Русской земле. И так враги его были посрамлены. Другие же страны, услышав о победах над врагами, дарованных ему Богом, все признали силу его; раскольники же и мятежники царства его все погибли». Весь фактический материал о сражении в «Слове о житии» – река Дон даже без Непрядвы и «татарское», пока еще не Куликово, поле. Все остальное – все те же молитвы, заступничество отечественных святых – митрополита Петра и князей Бориса и Глеба, – а также традиционно помогающие христианам Божьи ангелы.
В отличие от прочих «Слов» и «Повестей» мы не будем совместно читать все «Слово о житии» великого князя Дмитрия Ивановича. Не потому, что оно формально не входит в Куликовский цикл, а исключительно с учетом исчерпывающей характеристики, данной этому произведению В. Адриановой-Перетц [17]: «...церковная власть для канонизации или хотя бы местного прославления как святого светского лица, требовала от него не только общественно-государственных подвигов, но и выдающихся христианских добродетелей. По этим именно причинам поздние редакции княжеских житий XI—XIII вв. стремятся подогнать своих героев под общий тип «святого» – христианского подвижника, пользуясь для этого привычными шаблонами агиографического стиля за неимением реального биографического материала... Биография Дмитрия Донского, сложенная после его смерти, пошла по тому же пути стилизации героя Мамаева побоища в духе житийно-панегирической литературы конца XIV—XV вв. Всеми атрибутами святого оказался наделенным в этой биографии князь, не только не канонизованный, но и не причислявшийся никогда к местно почитаемым церковью деятелям... [Написано до канонизации Дмитрия Донского. -В.Е.] Биография Дмитрия Донского положила начало новому типу исторических панегириков, которые характеризуются преобладанием в них элементов житийно-панегирического стиля и скупо подают исторические факты». Следуя принятым в Академии наук этике и стилю, Адрианова-Перетц скромно замечает, что рассматриваемое «Слово о житии» исторические факты «подает скупо». Более точно, хотя и не в академическом духе, следовало бы сказать, что жития в целом и «Слово о житии» Дмитрия Донского в частности вообще не подают никаких исторических фактов. Они им просто не нужны. Не та цель, не те средства. Именно поэтому бессмысленно читать «Слово о житии» в намерении выудить из него какую-либо информацию о Куликовской битве. И все же мы уделим некоторое внимание этому третьему «Слову» с совершенно иной целью.
