Что ж, видимо с надеждами прочесть о Куликовской битве хоть что-нибудь «летописное», отражающее некую реальность, придется расстаться. Делать нечего, будем читать повесть, именуемую сказанием, то есть, согласно «переводу», легенду, предание, сагу, а по значению исходного слова повесть – мифы, слухи и сплетни.
Но прежде чем окунуться в эту повесть-сказание (легенду, предание, сагу, миф, слух и сплетню), не могу не вернуться к еще одной повести, «Повести временных лет». Если откровенная фантастичность содержания «Повести о Мамаевом побоище» все же заставила историков, чтобы не краснеть, втихую подменить в ее названии слово повесть словом сказание, то в точь в – точь такой же фантастике, таком же собрании преданий и легенд – «Повести временных лет» – почему-то слово повесть было заменено не на сказание, а на летопись, вследствие чего «Повесть временных лет» часто называют «Начальной летописью»! Видать, у отечественных историков повесть – что дышло...
Однако к делу.
Итак, после представления своего произведения как повести, автор дает вводную: «Хочу вам, братья, поведать о брани недавней войны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И возвысил Бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости Божьей, как исполнил Господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и агарянами». Уже первый абзац не оставляет сомнений в идеологической направленности «Сказания», абсолютно той же самой, что ясно прослеживается в Пространной летописной повести, с такими же симптоматичными ссылками на Ветхий завет. Битва на Дону в изложении «Сказания» тоже оказывается битвой за веру: поголовно все (!) православные христиане бились с Мамаем и агарянами, конечно же погаными и безбожными. Вселенский характер противостояния подчеркивается тем, что Мамай «перешел... великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил». На самом деле даже в самых масштабных описаниях Куликовской битвы во всех имеющихся источниках в ней на стороне «всех православных христиан» не участвовали как минимум рязанцы, литвины и тверичане, не говоря уже о греках, болгарах, сербах и иже с ними. На самом деле Мамай не переходил Волгу, так как в его подчинении был только ее западный берег и северное Причерноморье с Крымом, а на восточном волжском берегу уже полностью властвовал и готовился к схватке с Мамаем за ордынский трон Тохтамыш. Так что за Мамаем стояла только западная половина Золотой Орды, но в «Сказании» он ведет с собой «многие орды безбожных агарян». Таким образом Куликовская битва с самого начала приобретает апокалиптический характер, что по существу уничтожает последний шанс извлечь из «Сказания» хоть какие-то реальные данные о сражении.
Идеологический подтекст «Сказания» может быть не столь довлеющ, как в Пространной повести, но достаточно силен, чтобы местами полностью подчинять себе повествование. Он заставляет автора «не заметить» фактическое исключение из числа «всех православных христиан» противопоставленных им Дмитрию православных рязанцев и литвинов. Более того, у него Олег Рязанский, по всем известным летописным данным примерный христианин, ушедший к концу жизни в монастырь, добровольно изъявляет желание помочь Мамаю в поношении христианской веры и осквернении православных церквей да еще склоняет к тому же великого князя Литовского[20]. То есть, рязанский князь оказывается не просто союзником Мамая, а инициатором «антихристианской» коалиции.
Вообще отношения между действующими лицами «Сказания» весьма запутаны. Стоит обратить внимание на сентенцию, вложенную автором «Сказания» в уста врагов Дмитрия Ивановича: «Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Димитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне»». Видимо бегство Дмитрия Ивановича от Тохтамыша в Кострому осталось в народной памяти и отразилось в приведенной цитате. Но интересна цитата и другим. Она явно выставляет Олега и Ольгерда завистливыми врагами Дмитрия. Но... далее по тексту «Сказания» рязанский и литовский князья неожиданно оказываются вовсе не врагами, а близкими друзьями московского князя: «Государь же князь великий Дмитрий Иванович – добрый человек-образцом был смиренномудрия, невесной жизни желал, ожидая от Бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья».
Неувязки и противоречия множатся в «Сказании» с катастрофической быстротой и ничуть не смущают его автора, озабоченного совсем иным. Последователен и настойчив он только в проведении основной идеологической линии, той же самой, что и в обеих Летописных повестях. Эта линия проявляется даже в бытовых мелочах. В «Сказании» Дмитрий Иванович, прослышав про нашествие Мамая, не поднял весело заздравную чару, как в «Задонщине», а «сильно опечалился. .. из-за нашествия безбожных. И, став пред святою иконою Господня образа, что в изголовье его стояла, и, упав на колени свои, стал молиться и сказал: «Господи!.. Лишь на тебя надеясь, Господи, и вознесу печаль мою... И ныне, Господи, Царь, Владыка, не до конца прогневайся на нас, знаю ведь, Господи, что изза меня грешного, хочешь всю землю нашу погубить; ибо я согрешил пред Тобою больше всех людей. Сотвори мне, Господи, за слезы мои, как Иезекии, и укроти, Господи, сердце свирепому этому зверю!». Пирушки, веселое точение ляс и взаимное подзадоривание в подпитии «Задонщины» безоговорочно сменяются молитвами и покаянными слезами Пространной летописной повести.
В контексте общей направленности «Сказания» в числе действующих лиц впервые в произведениях Куликовского цикла появляется митрополит Киприан. Вопреки действительному положению дел в 1380 году, автор «Сказания» помещает его в Москву, чтобы Дмитрий Иванович мог лично посетить владыку. Но не за благословлением на трудную святую битву, как следовало бы ожидать, идет великий князь к митрополиту, он идет... с покаянием. Покаявшись в грехах своих, просит князь у митрополита совета и получает его вполне в духе общей направленности произведения: «... вам надлежит, князьям православным, тех нечестивых дарами удовлетворить хотя бы и вчетверо. Если же и после того не смирится, то Господь его усмирит, потому что Господь дерзким противится, а смиренным благодать подает». Смиренный Дмитрий в поисках отнюдь не войск и вооружения для отражения нашествия, а личного спасения и благодати слушается митрополита и посылает Мамаю посольство с золотом «сколько удалось собрать». Но от посольства вместо утешительных известий приходит сообщение, что с Мамаем объединились Олег и Ольгерд. Что делает Дмитрий? Конечно, вновь бросается к митрополиту и на сей раз получает обещание Божьей помощи, после чего, наконец, начинаются приготовления к битве, хотя и по-прежнему вперемежку с «утешениями в Боге».
Приготовления к битве, надо признать, профессиональны. Во-первых, Дмитрий Иванович посылает дальнюю разведку для добычи «языка» и выяснения планов Мамая. Во-вторых, назначает сбор всех войск в Коломне на Успение Богородицы. В плане же «утешений в Боге» Дмитрий Иванович с Владимиром Андреевичем совершают вояж в Троицкий монастырь к его игумену Сергию Радонежскому. Это выглядит странным не только потому, что, как мы сегодня знаем, в 1380 году Дмитрий был в ссоре с Сергием, но и просто как демонстративное нарушение субординации. Нуждался ли великий князь в благословении всего лишь игумена, если он уже поимел таковое от самого митрополита? Впрочем, опять же как мы знаем сегодня, на самом деле в то время митрополита в Москве не было, он в Киеве копил злобу на великого князя Московского, уже преданного им анафеме. Тем не менее, в «Сказании» к Сергию князья едут, получают от него еще одно благословение и двух воинов-монахов, Пересвета и Ослябю. Похоже, последние понадобились автору «Сказания», чтобы еще раз подчеркнуть верховенство воли Божьей над земной ратной суетностью. Сергий, напутствуя командированных на рать монахов, вручил им «вместо оружия тленного нетленное – крест Христов, нашитый на схимах, и повелел им вместо шлемов золоченых возлагать его на себя». Все та же тема: победить может только Христово небесное воинство, а защитить – только символы православной веры. Для полноты картины заметим, что Дмитрий, исполняя совершенно непонятную и никак не объясняемую просьбу Сергия, держит факт посещения Троицкого монастыря в глубокой тайне ото всех.
