не характерно для экономик, основанных на этнических нишах. В таких случаях этническое меньшинство сосредоточено в определенных секторах и профессиях, подпитывая недовольство нечестной конкуренцией и эксплуатацией. Согласно моему тезису 2, недовольство экономического характера переносится на этническое меньшинство. Конфликт обычно менее серьезен, если меньшинство занимается профессиями низкого уровня. Рабочие иммигранты, как правило, сталкиваются с дискриминацией и иногда становятся жертвами беспорядков, но речь не идет о кровавых чистках. Они занимаются низкооплачиваемым трудом, для которого трудно найти исполнителей, и поэтому капиталисты и правительства считают их полезными. Неприятности рабочих иммигрантов в странах Персидского залива (или в Восточной Германии и во французских промышленных пригородах) серьезны. Но они бледнеют на фоне событий, обсуждаемых в этой книге, поскольку такие рабочие не требуют для себя государственной независимости.
Хуже часто обращаются с народами-посредниками — такими торговыми и предпринимательскими группами, как евреи в Европе, азиаты в Восточной Африке и китайцы в Юго-Восточной Азии. Радикалы из принимающей общины обычно обвиняют их в экономической эксплуатации. В худших случаях эти обвинения питают погромы и депортации, смещая классовое напряжение на легкодоступные мишени, которыми режим готов пожертвовать, чтобы успокоить народное недовольство. Безусловно, мишени носят этнический характер — под ударом оказываются все китайцы в Индонезии, а не только капиталисты. Под давлением народного насилия восточноафриканские правительства депортировали азиатское население, которое давно уже рассматривалось как пособник белых колониалистов. В Малайзии и Индонезии китайские общины подвергались неоднократным нападениям, приводящим к смертным случаям. Эта тема живо и остро проанализирована в работе Чуа (Chua, 2004). Тем не менее режим и высшие классы общества считают посреднические народы слишком полезными, чтобы от них избавляться, и, в конечном счете, вмешиваются для их защиты. В отличие от Чуа, я не думаю, что подобные конфликты приводят к самым кровавым случаям этнических чисток.
Хотя конфликтующие претензии двух этнических сообществ на создание государства представляются более опасными, эскалация редко имеет место, если обе группы издавна делят между собой власть. Обычно меньшинство доминирует в экономике, тогда как большинству принадлежит государство — как в Малайзии, на Фиджи или в Гайане. Такое разделение власти, укоренившиеся со времен колониализма, сохраняется и в постколониальных государствах. Этот негласный договор может быть нарушен, что часто ведет к опасным беспорядкам, но ситуация редко деградирует далее. У каждой из сторон ощущение эксплуатации носит частичный характер, и ни у одной не образуется цельная имперская или пролетарская идеология. Кроме того, оба народа обычно живут вперемешку и не могут легко разделиться. В частности, меньшинство не может претендовать на региональную автономию, тем более на свое государство, особенно если ни одно из притязаний не поддерживается этнической родиной или соседним государством. Разделение власти уже принесло известную выгоду обеим сторонам. Альтернативы кажутся абстрактными и рискованными.
Частичное исключение представляет Руанда. Хуту и тутси проживали вместе, и в течение недолгого времени тутси преобладали в частном секторе, тогда как хуту, составлявшие большинство, образовали обширный государственный сектор. Однако это разделение власти не было институционализировано. Тутси в Руанде традиционно доминировали в обеих формах власти, и такая ситуация сохраняется в соседнем Бурунди. Кроме того, не следует забывать о вторжении эмигрантов-тутси, которым помогала Уганда. Благодаря этим факторам, радикалы из Hutu Power перешли к геноциду. После этого конфликт перекинулся в Конго, куда хлынули разгневанные беженцы-хуту, и вторглись с карательными экспедициями полные гнева тутси. И тем, и другим помогали соседние государства, стремившиеся добраться до источника полезных ископаемых. Все это сбило Конго с пути африканской полиэтнической дезинтеграции, описанной выше, и направило его по пути массовых кровавых чисток. Нигде больше в мире мне не известно случая, напоминающего Руанду/Бурунди. Возможно, это был последний геноцид в мировой истории.
В настоящее время наиболее опасные случаи, лучше всего описывающиеся моими тезисами, представлены главным образом у границ больших имперских государств, как это было в XIX и начале XX века в Большой Европе. В предыдущей главе мы обсуждали окраинные районы Индии и Индонезии. Аналогичное положение существует на бывших советских окраинах — в Чечне, Абхазии, Нагорном Карабахе и Ферганской долине. На южных и восточных окраинах Китая этнонациональные конфликты присутствуют в Тибете и Синьцзяне. Курдские этнонационалисты поднимают волнения на окраинных территориях Турции, Ирана и Ирака. Периферийные районы Бирмы представляют собой пороховую бочку. То же относится к частям южных Филиппин. В Эфиопии, Сомали и Эритрее сепаратистские движения этнических меньшинств получают помощь из-за границы. В таком контексте повстанцы разоблачают турецкий, иракский, индийский, бирманский, индонезийский, мексиканский, гватемальский, бразильский и прочий империализм. В наше время империализм обосновался также на Юге, и сопротивление ему может сопровождаться стремлением к этнической демократии, подобном тому, что мы наблюдали ранее в Европе.
Большинство таких конфликтов происходит также в некоторых из беднейших, наиболее изолированных частей света, и они становятся черными дырами чисто местного значения. Армения и Азербайджан, Абхазия и Грузия разорены, но их конфликты не распространяются дальше. В самом худшем случае Руанда распространяет свой смертельный вирус на весь район Африканских Великих Озер, но остальной мир смотрит на этот район «краем глаза» и согласен с тем, что драгоценные металлы оттуда попадут на север непрямыми путями, по которым передвигаются атаманы и наемники. Турция, Россия, Китай, Индия, Индонезия и некоторые другие страны также получили свободу действий. Большинство становится на путь репрессий, углубляя таким образом этнические конфликты и чистки, так что международный капитал проявляет меньше интереса к торговле и инвестициям в этих проблемных точках. Экономический кризис углубляется, и местные конфликты подвергаются эскалации.
ОТКУДА БЕРУТСЯ ВОИНЫ ЗА ВЕРУ?
Большинство фундаменталистов не отличается большой склонностью к насилию. Они стремятся сделать собственную общину доктринально чище, преодолевая сопротивление местных «неверных» или коррумпированных, авторитарных и обычно довольно секулярных мусульманских правителей. Это, как говорят исламисты, является частью более широкой заповеди джихада, что значит «борьба во имя Аллаха». Джихад не обязательно связан с насилием, и это выражение не нужно переводить как «священная война», потому что христиане под этим термином понимают настоящую войну. Фундаменталисты угрожают религиозным меньшинствам гражданством второго сорта, изгоняют женщин из общественной сферы и подвергают культурную жизнь жестокой цензуре. Однако (в категориях моей таблицы 1.1) это не заводит их за пределы дискриминации, подавления культуры и в какой-то степени репрессий средствами государственного принуждения. Нужно добавить, что большинство секулярных режимов в мусульманском мире немногим лучше.
Однако некоторые исламские фундаменталисты расширяют понятие борьбы против врагов ислама. Они становятся воинами за веру, которых мусульмане называют джихади. В священных текстах всех религий можно найти несколько фраз, призывающих к битве, поскольку религии формулируют нормы, управляющие
