всеми аспектами человеческой жизни. Воины ислама цитируют повторяющийся призыв Корана сопротивляться угнетению, поскольку «угнетение хуже, чем убийство» (2: 191), так что «воюйте с ними, пока не останется угнетения, и пока религия не будет целиком посвящена Аллаху» (2: 193). Понятие угнетения позволяет не считать больше секулярных или авторитарно-консервативных правителей исламского мира мусульманами, тем самым обходя обычный призыв Корана не свергать мусульманских правителей. Воины за веру вступают в вооруженную борьбу во имя одной истинной веры. Индуистские воины выступают против доктрины ненасилия Ганди, считая ее слабостью и прославляют его убийцу-националиста за возврат к военному насилию как к одному из «четырех столпов» индуизма. Исламисты и индуистские фундаменталисты поддерживают также участие в парамилитарных формированиях, считая его занятием внутренней, более чистой элиты (Juergensmeyer, 1993; Keddie, 1998; в отношении Индии и Пакистана см. Ahmad, 1991; Gold, 1991; Jaffrelot, 1996; Katzensteinetal, 1998: 226; Saulat, 1979:132–135).
Когда враги местного значения соединяются с «неверными» империалистами, резонанс религиозного призыва к войне становится значительно сильнее. Так, мусульмане выступают против глобального империализма, тогда как ненависть индуистов и буддистов направлена только против его южной версии. Упадок торговли, долговые кризисы и неолиберальное реструктурирование экономики усиливают этот отклик. Когда Соединенные Штаты поддерживают режимы Юга в собственных геополитических интересах, вооружая их против их местных врагов и собственной оппозиции, недовольство ими направлено также против Соединенных Штатов. Это особенно верно по отношению к мусульманскому миру. Соединенные Штаты оказывают широкую военную поддержку деспотическим и коррумпированным режимам — таким, как в Египте и Саудовской Аравии. Все становится еще яснее, когда Соединенные Штаты принимают чью-то сторону в местных конфликтах. Два американских вторжения в Ирак и поддержка Израиля дают арабам и мусульманам четкое ощущение, что они имеют дело с двойным врагом — местным и имперским.
Израиль представляет собой главный современный пример поселенцев-завоевателей. В течение полувека израильтяне очищают оккупированные территории от туземцеварабов. Эти чистки носили наиболее кровавый характер в конце 40-х гг. XX века и возобновились в ходе еврейского захвата земель в последние годы. Израильтяне проводили чистки главным образом на собственных оккупированных территориях, создав типичное поселенческое государство: демократия для поселенцев, меньше прав для туземцев — то, что Ифтахель (Yiftachel 1999) правильно называет этнократией, демократией только для этноса. Некоторые евреи даже создали собственный этнотеократический идеал государства, в котором евреи имеют право занимать Страну Израиль, только если они следуют законам Торы — завету между Богом и древними израильтянами. Так что они должны установить в стране еврейский закон, невзирая на существование других религий. Хотя обе стороны вступили в этот конфликт с секулярными, материалистическим целями, по мере ухудшения ситуации, они сдвинулись в сторону большего фундаментализма. Соединенные Штаты оказались втянуты в конфликт на его имперской, израильской стороне. В конце концов, именно их танки въезжают на Западный берег, и Израиль получает значительно больше военной и экономической помощи США, чем любая другая страна в мире (см. Mann, 2003: гл. 2).
Хантингтон (Huntington, 1996) утверждает, что религиозный конфликт широкого размаха сейчас полыхает вдоль линий разлома между религиозными цивилизациями. Он, однако, показывает только, что такой конфликт имеет место лишь вдоль одной линии разлома, пересекающей Африку и Азию, где ислам встречается с христианством, буддизмом и индуизмом. Он отмечает, что большинство межконфессиональных конфликтов разворачивается между мусульманами и немусульманами по линии, идущей от Северной Нигерии через Судан, Армению и Азербайджан, Кашмир, Южные Филиппины и Молукки. Как я отметил в главе 1, религия является особенно эффективным средством создания макроэтнических конгломератов из различных этнических групп. Таким образом, этническое многообразие Судана поляризуется до противопоставления арабско-мусульманского Севера и несколько менее сплоченного христианского и анимистского Юга.
Но Хантингтон игнорирует тот факт, что это конфликт внутри религий в той же мере, в какой и между религиями. Он включает интенсивную борьбу внутри каждой веры. Как показывает случай Ирака, разлом между суннитами и шиитами создает особую трудность. Однако в XX веке ислам был охвачен тем же противоречием между сакральным и секулярным, что и христианство в предыдущем веке. Сейчас, как и тогда, в этом противостоянии сталкиваются фундаменталисты, верящие, что государство должно принудительно внедрять религиозную истину с теми, кто отстаивает известную степень разделения религии и государства — секуляристами, мистиками, а также представителями большинства сект религиозных меньшинств. Однако, поскольку последние обычно контролируют армию, они тоже не отличаются особой терпимостью. В известном смысле внутри каждой религии сталкиваются два фундаментализма — один сакральный, а другой более секулярный, и предметом их спора является природа демократии. Обе стороны утверждают, что для власти народа должны быть исключения. Фундаменталисты готовы принять демократию, только если народ чист с религиозной точки зрения, тогда как секуляристы от нее отказываются, говоря, что фундаменталисты все равно отойдут от демократии, если их выбрать. Ни одна из сторон не готова предоставить решение вопроса избирателям. Внутри ислама этот конфликт является доминирующим в Алжире и угрожает всем сравнительно секулярным государствам в мусульманских странах — от Египта и Турции до новых среднеазиатских республик и Индонезии. Борьба зачастую носит кровавый характер. Иногда она приобретает местную этническую окраску, хотя главные предметы конфликта охватывают более универсальные религиозные вопросы.
На некоторых линиях разлома империализм Севера сталкивается с зависимостью Юга. Воины за веру в состоянии мобилизовать мощные религиозные чувства против местных угнетателей, но их картина мира найдет больший отклик у масс, если враг определяется как «неверный» угнетатель глобального масштаба. Исламских бойцов джихада, нападающих на Запад, нужно трактовать как борцов с империализмом — слово, которое никогда нельзя услышать от Хантингтона или американских политиков, хотя оно существенно для понимания этого феномена. Речь идет о новой форме антиимпериализма, сильно отличающейся от старой социалистической разновидности, поскольку религиозные воины враждебны материализму. Они отвергают не экономическую эксплуатацию, а политический империализм Севера, который с идеологической точки зрения рассматривается одновременно как христианский и безбожный. Антиимпериализм отвергает материализм как часть ненавистного секуляризма северных концепций современности. Тем не менее не следует сомневаться, что он также опирается на реальное ощущение экономического и политического угнетения мусульман: верните палестинцам их земли, выведите американо-израильские танки, создайте настоящее палестинское государство рядом с Израилем — и привлекательность джихада для палестинцев практически сойдет на нет. Выведите американские базы из арабских стран — и тот же эффект будет ощущаться в большем масштабе.
Ведет ли эта борьба к этническим чисткам? Она может включать насильственное обращение, хотя торжество фундаментализма в каждой религии вряд ли обернется большим числом убитых. Власть фундаменталистов в Иране и Афганистане включала также культурную чистку, дискриминацию и давление на меньшинства с тем, чтобы заставить их
