когда для представителей высших классов, озабоченных собственным статусом, польский язык стал казаться более привлекательным. Однако среди крестьян исконно литовских земель, особенно Жемайтии, различные диалекты литовского языка оставались основным способом коммуникации, несмотря на то что лингвистический портрет расширяющегося Литовского княжества стал гораздо более сложным.
В Ливонской конфедерации языковая стратификация влекла за собой еще одну проблему: разделение культурной жизни побережья на «высокий» и «низкий» компоненты основывалось главным образом на языке. То обстоятельство, что правящие круги Ливонии поддерживали тесные контакты с местами своего происхождения в Центральной Европе, откуда к тому же шел постоянный приток приезжих и переселенцев, стало причиной продолжения европеизации местной культуры, тогда как крестьяне — говорившие на эстонском и латышском языках — ощущали постоянное обесценивание своей культуры. Процесс европеизации не ослабевал на протяжении всего позднего Средневековья, что происходило в значительной степени вследствие абсолютной убежденности ливонских правящих кругов в том, что они «просвещают» местное население. С другой стороны, бывшие язычники реагировали на это различными способами, включавшими сохранение некоторых традиционных обычаев, а также принятие, подражание и поглощение новых. Хотя Римско-католическая церковь стала официальной, глубины этой религии достигали сердец и умов лишь правящей верхушки, а мировоззрение простых людей значительно отличалось. К XV в. нигде на Балтийском побережье не наблюдалось полной лояльности по отношению к церкви. Рижские купцы, чьи возможности и «светский» настрой неуклонно росли, боролись против какого бы то ни было контроля со стороны церкви, а Ливонский орден постоянно демонстрировал нежелание подчиняться архиепископу Рижскому и даже папе. Все это говорит о том, что спасение души (что относилось к компетенции церкви) становилось менее актуальным мотивирующим фактором в обществе, и крестьяне следовали этому примеру. Приходское духовенство постоянно жаловалось и осуждало продолжающееся соблюдение языческих ритуалов и практик. Такие жалобы стали постоянным компонентом отчетов клириков о своей пастве на протяжении столетий. Мессы на латыни в сочетании с использованием духовенством просторечных диалектов для ежедневного общения подчеркивали дистанцию между пастырями и паствой, как и «иностранное происхождение» духовенства. Постоянное осуждение духовенством «предрассудков» и языческих практик — таких, как захоронения за пределами кладбищ, священные рощи, жертвоприношения прежним богам и вера в магические обряды, — означало, что все вышеупомянутое должно было если не прекратиться, то хотя бы храниться в тайне.
В Ливонской конфедерации христианство продолжало ассоциироваться с властью, а старые традиции — с бесправием, и некое взаимопроникновение «старых» и новых практик было неизбежным. Некоторые из почитаемых церковью святых стали неотличимы от священных фигур язычества, а какие-то из языческих праздников сохранились в церковном календаре под другими названиями.
Однако южнее, в литовских землях, христианство значительно меньше, чем в Ливонской конфедерации, воспринималось, как навязанная религия. В конце концов, сами литовские великие князья приняли крещение добровольно, и потому христианство не ассоциировалось с властью иноземцев в той же степени, что и в Конфедерации. Поэтому нам и не очень ясно, какие линии разлома наметились здесь именно в культурном поле. С самого начала на этих землях всегда было мало приходского духовенства, говорящего по- литовски, поэтому церковь нанимала, а великие князья позволяли заполнять эти «вакансии» польскими и немецкими клириками; литовское же происхождение в это время не являлось препятствием для церковной карьеры. Однако для простого народа латинская месса была не понятнее, чем для крестьян Ливонской конфедерации. К последним столетиям Средневековья языческое прошлое не было для Литвы чем-то далеким, и потому старые традиции оставались прибежищем для сельских жителей, даже если они участвовали и в христианских ритуалах. Жалобы приходского духовенства на подобные проявления весьма напоминают аналогичные осуждения ливонских священников. После Кревской унии в течение XV в. растущее сближение литовского и польского королевских дворов и постепенное предпочтение литовскими правящими кругами польского языка не вызвали у простого народа Литвы ощущения, что им правят чужаки, как это определенно имело место в Конфедерации.
Граница между «высокой» и «низкой» культурой также проводилась по критерию грамотности как в Конфедерации, так и в Великом княжестве. Европеизация привела в культуре побережья к чрезвычайному увеличению значимости умения читать и писать. Раньше люди в племенных сообществах знали о существования грамоты и книг, поскольку некоторые из них контактировали с православными миссионерами, вероятно располагавшими некими текстами; также они могли быть знакомы со скандинавским руническим письмом. Однако эти модели коммуникации и сохранения знаний не играли никакой роли, по крайней мере в той форме, в которой они использовались во вновь появившихся европейских институтах. Теперь же эти инструменты стали чрезвычайно важны среди новых правящих классов Конфедерации и Великого княжества — в таких формах, как священные книги, дипломатическая корреспонденция, реестры и списки всякого рода, договорная документация, счетные книги купцов, налоговые ведомости и другие инструменты делопроизводства. Неясно, как простые люди реагировали на этот новый компонент их культурной жизни: церковь не поощряла распространения грамотности среди простонародья в своих приходах, за исключением тех немногих случаев, когда кого-то планировалось подготовить к духовной карьере; и более чем вероятно, что землевладельцы также боялись, что развитие подобных навыков может уменьшить количество рабочей силы, от которой они зависели.
Сфера чтения и письма не была полностью недоступной для простого народа, однако до конца Средневековья грамотность обозначала границу между правящим и управляемым классами точно так же, как такой границей служили и архитектура зданий (церквей, монастырей, замков) и их интерьеры, виды одежды и украшений, оружие. Города, с которыми грамотность ассоциировалась в значительной степени, также были одним из таких маркеров. Городские центры побережья с их стенами и ограничениями прав на жительство отделяли горожан от сельских жителей, и было ясно, что городской образ жизни является «высшим» по отношению к сельским обычаям. Свидетельством тому были рост благосостояния горожан по сравнению с сельским населением, а также развитие сетей торговли и снабжения, созданных городскими купцами для получения продукции, производимой в селе. Город все больше и больше становился источником денег, даже несмотря на то, что монетизация Ливонии шла медленно. С самого начала города — крупные поселения людей, не обрабатывающих землю, — были новым явлением для жителей побережья, но с каждым новым поколением наличие таких центров казалось все более и более нормальным, вплоть до того, что устная традиция начала замечать существование городов (особенно Риги в Конфедерации) как объектов восхваления и прославления, даже несмотря на то, что городские жители отличались от сельских как культурой, так и языком, а также невзирая на тот факт, что городских купцов при этом считали обманщиками и мошенниками.
В целом к XV в. эти два средневековых государства — Ливонская конфедерация и Великое княжество Литовское (в его расширенном виде) стали могущественными и важными действующими лицами на политической арене
