В ответ на просьбу отца Игнатия ему была послана жалованная грамота патриарха всея Руси на ставропигию, датированная 27 марта. В ней Иоаким «давал власть» игуменам полоцкого Богоявленского монастыря «храмы святые посвящати с посвященными а нтиминса ми по преданному чину, который печатным тиснением изображен есть и ныне послан». Иоаким заявлял, что отныне богоявленские монахи находятся «под нашею мерностию и благословением», подтверждал их право выбирать себе игумена и запрещал судить их и «обижать» властям других монастырей. Патриарх грозил Божьими карами на Страшном суде тому, кто будет богоявленскую братию «неправедно обижати и судити, и присущее их, землю или иное кое стяжание их отъимати, или наветствовати и управляти восхощет»[285].
Не исключено, что именно Шимон Кароль Огинский выхлопотал в июле 1686 г. у Сильвестра Волчанского – наместника и администратора Белорусской епархии – грамоту, подтверждавшую исключительное право монахов полоцкого Богоявленского и витебского Маркова монастырей ездить в Ригу для богослужений и сбора милостыни и запрещавшую Друйскому и Дисненскому монастырям делать то же самое и чинить препятствия марковским и богоявленским монахам[286]. А в феврале 1687 г. Гедеон Четвертинский подтвердил этот запрет, ссылаясь в своей грамоте на давние привилеи Маркова и Богоявленского монастырей, данные им князьями Огинскими и их наследниками, а именно Ш.К. Огинским, который в грамоте именовался «колятором» (лицо, давшее средства на строительство церкви, монастыря, или его наследник) обеих вышеупомянутых обителей[287].
В 1687 г. Шимон Кароль Огинский подтвердил все права Маркова монастыря на самоуправление и владение землями, дарованными его родителями. Характерно, что в «фундацийной» записи повторялась недопустимость перехода монастыря в унию, а также то, что монастырь находится «под послушенством» Константинопольского патриарха и поставляемого им митрополита Киевского и всея Руси[288]. Последнее, возможно, свидетельствует о том, что литовские магнаты, даже покровительствовавшие православным, неприязненно относились к переходу киевской митрополии под власть московского патриарха, видя в этом опасность усиления влияния России на религиозную жизнь Великого княжества Литовского. А в 1690 г. на средства Ш.К. Огинского в монастыре была построена деревянная Свято-Троицкая церковь взамен сгоревшей (пожар случился после 1687 г.), которая просуществовала до 1920-х гг. Двери церкви были украшены инициалами князя, которые сохранялись еще в 60-х гг. XIX в.[289].
Русские послы во главе с Б.П. Шереметевым, выехавшие во Львов, чтобы принять присягу польского короля Яна Собеского на заключенный в Москве в 1686 г. договор о Вечном мире и антиосманском союзе, должны были раздавать православным в Польше и Литве списки с его 9-й статьи, по которой польско-литовская сторона обязалась православным Польши и Литвы «никакова утеснения и к вере римской и к унее принуждения чинить не велеть» и признала право киевского митрополита посвящать в сан православных епископов Речи Посполитой. Среди тех, кому русские дипломаты вручили текст 9-й статьи, был и игумен борисовского Воскресенского монастыря Герман[290].
Видимо, именно с этим связано то, что в начале 1687 г. в Москву прибыл из Борисова новый игумен этого монастыря Феодосий Корговцевич «бити челом великим государям на строение церковное». Особо стоит отметить заявление игумена, что ранее представители Воскресенского монастыря никогда «великим государям о милостыне не бивали челом и на Москве не бывали» (что подтверждается и сведениями капитального труда К.В. Харламповича[291]). Заодно Феодосий обратился и к патриарху Иоакиму, чтобы тот принял Борисовский монастырь «под свое благословение и паству». Иоаким не отказал, выдав Феодосию соответствующую грамоту «за красною печатью» на ставропигию. Игумен не только получил государево жалованье для нужд обители – 60 рублей и 20 аршин атласу (на эти средства монахи построили в своем монастыре соборную Воскресенскую церковь и изготовили для нее резной иконостас), но и удостоился аудиенции у царевны Софьи в Новодевичьем монастыре[292].
В грамоте Иоакима борисовскому Воскресенскому монастырю не давалось, в отличие от Полоцкой обители, право освящать церкви. В начале документа подчеркивалось верховенство патриархов московских над православными Белой Руси, находящимися «в державе величества короля польского», а также отмечалось бедственное положение белорусского православия, не имеющего «собственных архиереов […] многая лета и всякого архиерейскаго священнодейства в посвещение иереев и иных таинств свершения». Выполняя просьбу воскресенской братии, Иоаким объявлял, что отныне монахам «також де и всем тамо сущим христианом, мудрование и сыновством восточныя церкве имущим в спасении евангелиа святаго нам свойственным и подсудственным патриаршу всероссийскому престолу и всех северных стран, повелехом ко всякому вопрошающему отзыватися нашея мерности патриаршим благословением и вся богопреданная таинства в посещение и просвещение душ христианских от нас приимати в царствующем граде Москве, и по нашему указу и благословению у киевского митрополита и у иных архиереев православных подсудствия всероссийскаго патриарха престола приближних той стране». Иоаким благословлял игумена освятить строящийся монахами Воскресенский храм, выдав для этой цели «освященный антимис, також де и миро тайносовершенное и в церковное пение чтение же и поучение книги». Полученное миро Феодосий должен был раздавать православным священникам «безместно, в просвещение и знамение христова стада душ христианского благочестия». Иоаким подтверждал право монастыря на самоуправление и его неподсудность «началникам» других монастырей и людям «какия либо власти». Избираемый монахами игумен должен был присылаться для благословения в Москву или к киевскому митрополиту. В завершение подчеркивалось, что воскресенский игумен с братией «должен есть послушание и повиновение отдавати нашей мерности во всем, жителствуя же благочестиво и монашески, всю братию монашескому жителству учити и между их стяжати управление всякое, к сему прочих християн православных всякаго чина и возраста веры православныя […] и учению святых отец научати и сеяти истинное благочестие в сердца их со всяким тщанием»[293].
В середине декабря 1687 г. воскресенский игумен Феодосий в сопровождении четырех товарищей вновь выехал в Россию. 2 января 1688 г. монахи прибыли в русскую столицу и вскоре побывали «у благословения святейшаго Патриарха», а 24 января Феодосий явился в Посольский приказ в Москве, где сообщил, что приехал «бити челом великим государем о милостыне на церковное строение». Он сетовал, что иконы для изготовленного иконостаса до сих пор «не писаны», т. к. нечем платить иконописцам, что в храме нет церковной утвари и «напрестольного Евангелия», не на что возводить иное «монастырское строение». Монахи, жаловался игумен, живут в монастыре «в великой скудости», питаясь «от подаяния далных стран, наипаче же от […] великих государей державы от християн», поскольку в окрестностях обители «жителей християн мало, живут жители розных вер». Феодосий заявлял, что обо всем этом хорошо известно русским дипломатам, часто проезжающим из Москвы на Запад через Борисов. Помимо государева жалованья, игумен просил о выдаче грамоты на позволение вести сбор милостыни в «украинских городах» России[294]. Получили ли воскресенские монахи эту грамоту, неизвестно, т. к. окончание в архивном деле отсутствует[295], известно лишь, что им было дано «на милостыню на церковное строение» 50 рублей, «а ис Посолского приказу по памятям дачи […] не было»[296]. На эти деньги монахи «построили круг монастыря ограду и в соборной церкви половину иконостасу резнова написали половину икон»[297]. Стоит отметить, что в проезжей грамоте от 27 января (н. ст.) 1692 г., выданной монахам полоцким воеводой Михаилом Домиником Слушкой, также отмечалось, что Борисовский монастырь не имеет «ни откуду пропитания», кроме как от царской милостыни[298].
В конце 1689 – начале 1690 г. борисовский Воскресенский монастырь «из давных лет построенной и в благочестии непременно пребывающей, насилством доминиканы заехали», принуждая монахов принять унию. Информацию об этом мы находим в Выписке, составленной в Посольском приказе в 1690 г., содержащей перечень нарушений договора о Вечном мире 1686 г., совершенных, по мнению русской дипломатии, польско-литовской стороной. В ней также отмечалось, что православные Польши и Литвы шлют жалобы на царское имя, сообщая, «что им, после постановления вечного миру, учало в вере насилство и принуждение к унее быть пущее, нежели до вечного миру чинено»[299].
